Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева
После 1936 года власть НКВД достигла апогея под руководством сменившего Ягоду наркома внутренних дел Николая Ежова, нового руководителя сталинской кампании по истреблению «врагов народа». Не выжил ни один главный оппозиционер 1920-х годов — ни Зиновьев, ни Каменев, ни Бухарин, ни Рыков. Молотов — с типичными для того правительства усами, в министерских очках-пенсне, твердокаменный, несгибаемый, каковым он останется до конца жизни, — тогда занимал должность главы правительства; он и возглавил чистку государственного экономического аппарата. Партийные начальники по всей стране были практически уничтожены; чиновники доносили на коллег в надежде защитить себя. Большой террор распространялся как пожар или эпидемия.
С августа 1937 по ноябрь 1938 года НКВД арестовал более полутора миллиона человек, из которых 1 345 000 были осуждены и почти 682 000 расстреляны. Казнили в среднем по полторы тысячи в день[67]. От бывшей политической элиты не осталось и следа. Из почти двух тысяч делегатов «Съезда победителей» было расстреляно больше половины; только 59 из оставшихся в живых попали на XVIII съезд четыре года спустя. Из 139 членов ЦК и кандидатов, избранных на XVII съезде, 93 были арестованы и расстреляны; пятеро доведены до самоубийства[68].
В Доме правительства на Берсеневской набережной, где многие из этой элиты жили, в 1937–1938 годах стало обычным делом увидеть с утра опечатанную квартиру. Его просторные опустевшие коридоры теперь гулко и устрашающе отражали малейший звук.
Прабабушка Нина призналась мне, что так верила в партию, что в старых снимках вырезала лица посаженных и расстрелянных, уверенная, что они враги. Так она уничтожила фотографии с Валерием Межлауком, «который рисовал остроумнейшие партийные карикатуры и, как председатель плановой комиссии при Совете Народных Комиссаров, очень помогал Никите Сергеевичу в его работе в Москве».
Она вспоминала, как в 1970-х прочитала роман Юрия Трифонова «Дом на набережной» «на одном дыхании». Мама была знакома с Трифоновым, и прабабушка просила передать ему, что не согласна с его критикой режима, так как не сомневалась в правильности линии большевиков (мама сомневалась и не стала передавать). Но про аресты, говорила Нина Петровна, «все правда: соседи — у нас было арестовано около 800 человек — просто исчезали, и никто не подходил, не расспрашивал, не сочувствовал, не интересовался судьбой арестованного». Так сгинул и отец Трифонова, Валентин Андреевич, которого расстреляли в 1938 году. Эти исчезновения одновременно продвинули многих вперед. Арест на высоком уровне значил повышение в должности для подчиненных, так что был стимул «стучать» на начальство, а также доносить на соседей по хмурому, но престижному дому-гиганту — за квартиры.
К слову, многие из когда-то жившей там советской знати увековечены мемориальными досками на фасаде здания, но Хрущев не помянут. В недавнем разговоре с потомственным жителем этого дома, историком Анатолием Голубовским (его дедушка Борис Волин был соратником Ленина и начальником Главлита, главного цензурного органа Советов), мне пришлось до покраснения доказывать, что и мой прадедушка там жил. Как обычно, не вписывается он со своим слесарным сундучком и простецкими манерами в понимание элиты.
Хрущев, пока скромная фигура в большой политике, в чистках активно не участвовал, на показательных процессах 1937 года присутствовал редко, но и не самоустранялся. В те дни он громко заявлял, выступая перед многотысячным собранием: «Иуда-Троцкий и его банда… подняли свою злобную руку на товарища Сталина… Они подняли ее против всего лучшего, что есть у человечества, ибо товарищ Сталин — наша надежда, он маяк всего хорошего и прогрессивного в человечестве. Сталин — наше знамя! Сталин — это наша воля! Сталин — наша победа!»[69]
Такая страстная риторика поощряла истерию внутри партии. Правда, когда ситуация выходила из-под контроля, Хрущев иногда старался исправить дело. На Московской партийной конференции 1937 года он по обыкновению накалялся — неразоблаченные шпионы и враги притворяются лучшими работниками и ждут удобного момента для вредительства. Он был так убедителен, что зал с криком пошел в атаку на нескольких уже утвержденных НКВД кандидатов в новый партийный комитет[70].
Одним из них был друг, а потом будущий соперник Георгий Маленков, начальник Управления кадров ЦК ВКП(б). Рассказывая свою биографию, Маленков упомянул, что сражался в Оренбурге во время Гражданской войны.
— А там были белые? — спросил голос из аудитории.
— Да, — ответил Маленков.
— Значит, он был с белыми, — набычился зал.
Хрущеву пришлось вмешаться: «Товарищи, я думаю, что такие вопросы могут ввести нас в замешательство. На территории Оренбурга были белые, но товарищ Маленков был не на их стороне»[71].
По примеру «Ленинградского дела» после убийства Кирова — тогда помимо стрелявшего Николаева к суду заодно привлекли 13 зиновьевцев, приговоренных к расстрелу за участие в контрреволюционной организации «Ленинградский центр», — вождь собирался сфабриковать и «Московское». Был отработан список людей, и зловещий механизм закрутился. Сталин сообщил Хрущеву, что в преступлениях замешаны крупные партработники, и переслал список для согласования. Тот понимал, что означает возражение (это был опробованный метод генсека — вязать подельников кровью — поэтому на «расстрельных» списках всегда было еще несколько имен: Молотов, Каганович…), но он знал, что обвинения ложные. Как бы громко он ни клеймил «врагов», Хрущев часто старался защитить людей, с которыми работал. Он заверил Сталина, что большой опасности нет, и тот вскоре потерял интерес к «Московскому делу»[72].
Московская партийная организация все равно не спаслась от репрессий. Только трое из 38 секретарей МК и МГК избежали террора[73]. Сам Хрущев по большей части не выбирал жертв чистки; это было делом НКВД, но как глава Москвы он не противостоял борьбе против «антисоветских элементов» и участвовал в их наказании.
Р. Н. Аджубей, Н. С. Хрущев, Г. М. Маленков и другие в Москве
Середина 1930-х
[Семейный архив автора]
ВЗГЛЯД СОВРЕМЕННИКОВ
А. И. Микоян (в 1955–1964 — первый зам. председателя Совета министров, министр торговли СССР, в 1964–1965 — председатель Президиума Верховного Совета СССР):
Многое, что мне прочитали из американского издания мемуаров Хрущева, меня возмущает. Как можно говорить столько неправды? Зачем? Не понимаю и того, как он может говорить в этой книге: «Где они были при Зиновьеве, Бухарине и других?..» Это ведь,
