Системный Барон #2 - Вячеслав Белогорский

В этот момент я почувствовал едва уловимое касание на периферии сознания. Обернулся, пытаясь найти источник. Незнакомые люди переговаривались между собой, поглядывая по сторонам. Высокая женщина в розовом платье, усыпанном рюшами, старательно прятала лицо за пышным веером. Молодой парнишка в потёртом камзоле испуганно смотрел на присяжных, придерживая папку с документами.

Взгляд пробежал дальше, заметив запыхавшегося мужичка в потрёпанной одежде и с густой шевелюрой, торчащей в разные стороны. Он диковато оглядывался по сторонам, изучая сидевших рядами присутствующих. Встретился взглядом со мной, и я сразу узнал Михаила Борисовича. Менталист из следственного отдела «Управления имперской безопасности».

Он быстро кивнул в знак приветствия, а потом, увидев Окорокова, бросился к нему.

Ясно. Для дачи показаний Оракулом требовался менталист. Вот откуда это чувство лёгкого сканирования.

[До начала заседания: 00 минут 03 секунды]

Глухой удар деревянного молотка заглушил все звуки в зале, призывая к тишине.

— Встать! Суд идёт! — прогремел голос пристава.

Все поднялись. Из дверей к судейскому столу вышел Игнатий Петрович Радыгин, председатель судебной палаты. Сухонький старичок в чёрной мантии. Он обвёл зал оценивающим взглядом и кивком разрешил всем сесть.

— Настоящим открывается слушание по делу виконта Александра Николаевича Аверина, обвиняемого в государственной измене, магическом терроризме и убийстве слуг империи, — его голос был сухим и чётким, без намёка на эмоцию. — Обвинение поддерживает старший следователь «Управления имперской безопасности» Алексей Николаевич Окороков. Господин Окороков, вам слово.

Окороков поднялся, сделал шаг вперёд, к ограждению, и начал говорить. Его голос, обычно усталый, теперь звучал как удар колокола — размеренно, неумолимо, заполняя собой каждый уголок зала.

— Ваша честь. Господа присяжные. Рассматриваемое дело — это не просто набор улик. Это картина преступления, нарисованная рукой самого преступника, чтобы скрыть другое, большее преступление. Моя задача сегодня — стереть ложную картину и показать вам истинную. И начну я с того, что должно было стать главным доказательством вины подсудимого…

Дальше Окороков говорил долго и витиевато. Каждое его слово стало похоже на скальпель, вскрывающий язву, под которой скрыта правда. Я даже зауважал толстяка. Не думал, что Алексей Николаевич может превратиться из уставшего циника в холодного, безжалостного архитектора фактов. Каждый аргумент был кирпичом в стене, и к концу его речи эта стена уже нависала над всем залом, готовая похоронить под собой любое сомнение.

Он вызывал одного свидетеля за другим, и каждый из них лишь ещё раз подтверждал правильность выводов Окорокова.

Показания Сельдева звучали как исповедь загнанного зверя. Обрывистые, полные самооправдания и животного страха. Он бормотал о «давлении со стороны», о том, что «вынужден кормить свою семью, запачкав руки кровью». Он не каялся, а оправдывался, и эта жалкая попытка выглядела отвратительнее любого раскаяния.

Одна фраза Окорокова — и слова Сельдева превратились в ещё один гвоздь, забитый в крышку собственного гроба.

Адвокат бандитов держался за голову, видя, как его защита распадается словно карточный домик.

Зал гудел как потревоженный рой диких пчёл. Люди то дружно ахали, то возмущённо перешёптывались, то замирали, глядя на Окорокова.

— Я вызываю Олега Михайловича Кудесникова, по прозвищу Оракул, — прозвенел голос Окорокова, и зал тут же затих, ожидая новое представление.

Клетка открылась, и парочка служащих вывела пускающего слюни Оракула в центр зала. Его посадили на стул, приковав наручниками. Михаил Борисович, эксперт-менталист «Управления», тут же подскочил к нему, вложив в беспомощные руки Оракула крупный отполированный кристалл.

Зал дружно зашевелился. Прокатилась волна сдержанного шёпота. «Око Мнемозины» был редким инструментом. Окороков говорил, что будет требовать его применения, но я так и не понял до конца принцип действия кристалла.

Теоретически он не читал мысли, а визуализировал доступные воспоминания, которые уже были вытащены на поверхность сывороткой правды. Это был уже не допрос, а публичная демонстрация. Опасная и крайне болезненная для субъекта процедура.

Михаил Борисович приложил ладони к вискам Оракула. Его собственное лицо исказилось гримасой нечеловеческого напряжения. На лбу вздулись синие вены, веки сомкнулись.

Кристалл в руках Оракула ожил.

Из его глубины поднялась мутная голограмма. Бледная проекция, лишённая красок, как старая фотография. Зал ахнул.

Окороков сделал шаг вперёд. Его лицо было строгим, без тени жалости.

— Свидетель, — голос дознавателя прозвучал громко и чётко, — вы организовали нападение на имение барона Соловьёва Григория Ефимовича «Золотые ключи»?

Оракул медленно поднял голову. Его затуманенные глаза скользнули по Окорокову, и в них на миг мелькнула бездонная усталость. Он едва заметно кивнул. Этого было достаточно.

— Вспомните, пожалуйста, как именно вы совершили нападение.

Оракул медленно поднял голову… кивнул.

— Покажите, как это было, — приказал Окороков менталисту.

Голограмма дрогнула. Первым всплыл образ Григория Ефимовича Соловьёва. Зал притих, внимательно вглядываясь в изображение, а я отвернулся, не желая в который раз видеть смерть своей сестры. Хоть даже и не совсем моей, но лицо Анастасии, такое похожее на лицо Настёны, рвало сердце.

Когда кошмарный кадр сменился, Окороков снова обратился к Оракулу:

— Вы действовали по чьему-то приказу? — продолжал допрос Алексей Николаевич.

— Да.

— Кто отдал приказ?

Оракул замолчал. Его веки дрогнули. Он сглотнул.

— Не знаю. Голос… искажён. Личность… скрыта.

— Но вы знали его цели? — настаивал Окороков.

— Контроль. Земли. Порталы. Аверины… мешали.

— Значит, виконт Аверин не был вашим сообщником?

— Нет. Он был… целью. Мишенью.

Окороков перевёл дух. Самый опасный вопрос был впереди. Он посмотрел на судью, получил короткий кивок и снова обернулся к Оракулу.

— Почему? За что?

И тут Оракул поднял голову. Я заметил, как Алексей Николаевич вздрогнул, встретившись взглядом со свидетелем.

— Они… отказались от сделки. Заказчик… счёл это личным… оскорблением. Нужен был… урок. Для других.

Оракул говорил с мучительными паузами, слова давались ему ценой невероятных усилий.

Михаил Борисович с каждой минутой выглядел всё хуже. Я не видел его лица, но менталист поник, а руки начали подрагивать.

Окороков наклонился ближе. Это был момент истины.

— Вы можете вспомнить вашу встречу с заказчиком?

Изображение, проецируемое из кристалла, пошло рябью, будто в мутную воду бросили камень. Михаил Борисович был на пределе. Пот пропитал его спину так, что тёмные пятна проступили через плотную ткань пиджака. Обратная связь от разрушающегося сознания Оракула била и по нему. Руки мужчины дрожали, и проекция вот-вот должна была рассыпаться.

В зале повисла тишина. Все видели: ещё немного — и свидетель умрёт, так и не показав главного.

И тут Окороков выпрямился. Он обернулся не к судье, а к самому