Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

он знал себе цену и был самоуверен с оттенками надменности. Впрочем, понимал он и то, что главным для «Хозяина» здесь под Кыштымом было выполнение сроков строительства. Поэтому не стал возражать против введенной до него системы расчетов с заключенными по расценкам вольнонаемных, против поощрения для «стахановцев» повышенной пайкой, водкой и папиросами.

При всей формально-режимной разнице между заключенными и вольнонаемными экстремальный характер стройки стирал некоторые границы, более жесткие в других местах. Причем стирал в обе стороны! Эти особенности Ефиму Павловичу вскоре предстояло ощутить на собственном опыте.

Глава 3

Кыштымская сага

Кипение высшего начальства из-за срыва сроков строительства достигло предела и перешло в оргвыводы. После очередной инспекции секретной стройки Лаврентий Берия 10 июля 1947 года разнес по кочкам ее руководство и прямо на месте снял с должности директора Быстрова. Кандидатура на замену давно лежала у Завенягина и Ванникова в «запасной» папочке – лихой буденновец и «крутой» директор-инженер Е.П. Славский. При этом никто не думал освобождать его от должности замначальника ПГУ, как и в 1945‐м от заместителя наркома Наркомцветмета.

Так 49‐летний Ефим Павлович Славский в полном расцвете сил стал директором секретного атомного комбината № 817. Одновременно на него легли и обязанности главного инженера. Цель была поставлена предельно ясно: «завинтить гайки» так, чтобы никому мало не показалось – чтобы объект был сдан кровь из носу в уже исправленные и «предельные» сроки. Задача – сколь ответственная, сколь и «гиблая», что, в принципе, понимали все. Но отказаться от нее было невозможно. Кандидатуру Ефима Павловича оперативно утвердили в Спецкомитете и одобрил Иосиф Виссарионович. Тут уж, как говорится, вперед и с песней! Попрощавшись с женой и дочками (жить им там пока было негде), Славский солнечным июльским утром вылетел спецрейсом в Челябинск, а оттуда – в Кыштым. Его ждал бой не менее важный, чем шесть лет назад за «авиационный» алюминий под Свердловском.

И проявить предстояло всю свою незаурядную инженерную смекалку и организаторский талант. А заодно – что уж греха таить – грубую волю, не стесненную условностями. Оба этих полюса ярко проявились на строительстве будущего ко мбината «Маяк». Что понятно: экстремальная атмосфера стройки вытаскивала на поверхность и лучшие и худшие качества. И умные люди это понимали.

В этом смысле весьма примечательны и важны воспоминания человека, работавшего при рождении завода № 817 (будущей «Сороковки» и «Маяка») бок о бок со Славским – инженера-энергетика, кандидата технических наук, в будущем – Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинской и Ленинской премий, директора химического комбината и всего ПО «Маяк» Бориса Васильевича Броховича.

Отношения у них со Славским сложились «своеобразные». А если прямо сказать – осложненные прямыми конфликтами, в которых виноваты бывали обе стороны. При этом Брохович, рассказывая о Славском в нескольких своих книгах воспоминаний наименее «панегирично», поднимается в итоге над понятной пристрастностью, рисуя живой образ мощного руководителя и выдающейся личности.

Знакомство их началось еще в столице, до назначения Славского директором комбината. «Я познакомился с Е.П. Славским в Москве, когда был вызван к нему для утверждения начальником отдела оборудования УКСа завода 817 в г. Челябинске (базы-10), – пишет Брохович. – Славский мне представился крупным мужчиной, с несколько необычным лицом, высоко сидящими глазами. Мне он показался человеком с твердым характером, но совершенно невыдержанным. Сначала разговор был доброжелательным. Ефим Павлович сказал: – Ты попал в рай: по три месяца будешь отдыхать в Крыму и на Кавказе, лишь работай как следует.

Борис Васильевич Брохович.

[Портал «История Росатома»]

Но когда я попросил не назначать меня, так как я хочу поступить в аспирантуру в институт Кржижановского и что в 30 лет идти в снабженцы мне не хочется, нет навыков для такой работы, Ефим Павлович вышел из себя. Он не принял мои доводы, начал кричать: – Работать все равно будешь, под конвоем водить будем. И Славский утвердил в этой должности меня» [40. С. 9—10].

Дает он и яркий экспресс-набросок внешности Ефима Павловича, детали которого, впрочем, также кое-что говорят о характере человека:

«В это время Славский был цветущим шатеном высокого роста, плотного телосложения, с волосами на пробор, всегда в чистой рубашке с галстуком, чисто выбрит, большой белый накрахмаленный носовой платок, вытаскиваемый им, очки. Слегка прищуренные внимательные глаза».

В дальнейшем мы еще не раз обратимся к воспоминаниям Броховича, поскольку без них уже сложно представить «эпическо-юмористический» образ Славского.

Гуляя сегодня по ухоженному Озёрску почти со всеми признаками «внешней цивилизации» – разве что без «золотой» молодёжи с пустыми глазами, без кавказских и азиатских мигрантов и приблатненных компаний (все благодаря закрытому до сих пор статусу города за «колючкой»), лишь при большой фантазии можно представить чудовищную стройку-битву, которая кипела здесь с конца сорок пятого по сорок восьмой. Кипела она, правда, не в нынешнем городе – тогда рабочем поселке, а на площадке объекта № 1, где теперь над озером Кызыл-Таш лесом вздымаются трубы и мощные корпуса «Маяка».

Напряженная стройка продолжалась и позже – в 1949‐м, когда в казахской степи уже рванула первая советская атомная бомба – и все пятидесятые годы. Но те три года были отмечены подлинной суровой героикой. И одной из героических фигур стал, без сомнения, Ефим Славский.

Даже странно, что в нынешнем Озёрске есть площадь Курчатова, улица Броховича, улица Николая Семёнова – первого зама Славского, но нет площади или хотя бы улицы самого Славского! Из озерчан сегодня уже слишком мало в живых тех, кто хотя бы кратко лично общался с ним. И уж точно нет никого, кто работал с «Большим Ефимом» в самом начале атомной эры – в баснословные послевоенные годы «штурма и натиска».

Обширное городское кладбище полно могил первопроходцев «Маяка», умерших в расцвете лет от «лучёвки». Сам же Ефим Павлович, получивший здесь, как подсчитали позже, три смертельные дозы облучения, пережил многих. И пережил не только физически, а «памятно». Беседуя с ветеранами комбината, даже никогда не видевшими Славского в глаза, обнаруживаешь с удивлением, что память о легендарном главе Средмаша, возводившем и запускавшем под Кыштымом первенец советской атомной индустрии, до сих пор жива и «звонка». Ее излагают с невольной улыбкой, искрой, загорающейся в глазах, эпическими обертонами – как богатырские былины. Древнерусский богатырь – он суров, но справедлив, гневлив, да отходчив – и дубинушку в могутные руки возьмет супротив недругов, и ведро зелена вина в один присест выпьет, да пьян не будет. И народную смётку проявит, и за друзей своих душу положит.

Это народное «былинное» восприятие Ефима Павловича «прореживает» известная четкая и трезвая формулировка одного из главных «атомных» ученых – академика Анатолия Александрова.

«Игорь Васильевич (Курчатов. – А.С.), а позже и