Когда-то тому назад... Сказки английских писателей - Джон Рескин

высочество должен въехать верхом на стеклянную гору. Его бародийское величество с негодованием отвергло это условие. Боюсь, что Роджер — неисправимый романтик. Мне надо было поговорить с ним об этом раньше. Во всей этой истории не было ни малейшей сентиментальности. Факты именно таковы, как я их изложил.

Король Евралии обнажает меч

Без сомнения, вы уже догадались, что не кто иной, как графиня Белвейн, продиктовала ответ королю Бародии. Предоставленный самому себе, Мерривиг сказал бы: «И поделом тебе за то, что шляешься над моим королевством!» Его остроумие не отличалось особой утонченностью. Гиацинта сказала бы: «Конечно, мы ужасно сожалеем, но ведь ранение в бакенбарду — еще не самое страшное, правда? А вам и в самом деле не следовало являться к завтраку без приглашения». Канцлер же, почесав затылок, сказал бы: «Согласно главе седьмой, параграф двести пятьдесят девять Королевского Законодательства, мы вынуждены отметить…»

Но Белвейн была ужасно своенравна, и если вы догадываетесь, что это она делала неизбежным объявление войны Бародией, дальнейший рассказ покажет, правы ли вы в своем предположении, что у нее имелись на то свои причины. Канцлеру Бародии пришлось довольно тяжко, но удел простодушного страдать за притязания власть имущих, — этот афоризм я заимствовал из «Прошлого и настоящего Евралии»: таков Роджер в своих нравственных наставлениях.

— Ну, — сказал графине Мерривиг, — дело сделано.

— В самом деле — война? — спросила Белвейн.

— Да. Гиацинта ищет мое оружие.

— Что же сказал король Бародии?

— Ничего он не сказал. Он написал красным «ВОЙНА» на грязном клочке бумаги, приколол его булавкой к уху моего посланца и отправил его обратно.

— Какая жестокость! — возмутилась графиня.

— Да, я полагаю, что это некоторым образом… ммм… насилие, — смутился король. Втайне он восхищался этим поступком и жалел, что сам не догадался сделать то же самое.

— Конечно, — заметила графиня с очаровательной улыбкой, — все зависит от того, КТО так поступает.

Если бы это было ваше величество, акция была бы весьма достойной.

— Он, должно быть, очень рассердился, — сказал король, берясь то за один, то за другой из груды лежащих перед ним мечей. — Хотел бы я видеть его лицо в тот момент, когда он получил мою ноту.

— И я, — вздохнула графиня. Она-то хотела этого еще больше, чем король. Трагедия написавшего меткое письмо человека в том, что он не может присутствовать при распечатывании своего послания, — это уже мой собственный афоризм. Роджеру Скервилегзу подобная мысль никогда бы не пришла в голову: его собственные письма весьма сухи и однообразны.

Король всё перебирал мечи.

— Странно, — пробормотал он. — Неужели Гиацинта… — Он подошел к двери и позвал: — Гиацинта!

— Иду, папочка, — отозвалась Гиацинта с верхнего этажа.

Графиня встала и низко присела:

— Доброе утро, ваше королевское высочество.

— Доброе утро, графиня, — обрадовалась Гиацинта. Ей нравилась графиня (она не могла не нравиться), но, пожалуй, против её воли.

— Гиацинта, — сказал король, — подойди и посмотри на мечи. Который из них волшебный?

— Ах, папочка, — смутилась она, — не знаю. Разве это так уж важно?

— Конечно важно, дитя мое. Если я стану драться с королем Бародии волшебным мечом, я одержу победу. Если простым — он меня одолеет.

— А если у обоих мечи окажутся волшебными? — спросила графиня. Она и тут была верна себе.

Король поднял глаза на графиню и принялся обдумывать эту мысль.

— И, правда, — сказал он, — об этом-то я и не подумал. Честное слово, я… — Он повернулся к дочери. — Гиацинта, что было бы, если у обоих оказались бы волшебные мечи?

— Наверно, поединок длился бы вечно, — сказала Гиацинта.

— Или до тех пор, пока чары одного из них не иссякли бы, — невинно предположила Белвейн.

— Но он должен быть как-то помечен, — сказал король, для которого утро оказалось вконец испорчено после такого предположения. — Я попросил бы канцлера найти, но именно теперь он занят.

— Начнется битва — так у него времени будет хоть отбавляй, — задумчиво произнесла графиня. Восхитительное создание! Она уже рисовала себе картину, как канцлер спешит сообщить о победе короля Евралии именно в ту минуту, когда тот, сраженный ударом противника, лежит распростертым на земле.

— Что ж, — король опять вернулся к мечам, — во всяком случае, я хочу быть уверен в СВОЕМ. Гиацинта, неужели ты не можешь вспомнить? Я ведь тебе поручил пометить меч, — добавил он сердито.

Его дочь внимательно рассматривала нижний меч.

— Вот же он, — воскликнула она, — на нем стоит буква М — магический.

— Или — Мерривиг, — буркнула графиня, уткнувшись в дневник.

Выражение радости, появившееся было на лице короля при открытии его дочери, мигом улетучилось.

— Не очень-то много сегодня от вас помощи, графиня, — строго сказал он.

В тот же миг графиня вскочила, швырнула дневник на пол — нет, не швырнула, но аккуратно положила и, прижав руки к груди, предстала перед ним как само воплощенное раскаяние:

— Ах, ваше величество, простите меня, если бы ваше величество только попросили, я не знала, что нужна вашему величеству, я думала, её королевское высочество… Но я непременно найду меч вашего величества. — Гладила ли она его по волосам, говоря это? Я часто об этом думаю. Вполне возможно, если вспомнить её наглость, её стремление к «материнству», её… одним словом, если вспомнить графиню. Роджер Скервилегз, который видел графиню всего один раз, да и то в невыразительном возрасте двух лет, не упустил бы возможности использовать этот факт против нее, но «Прошлое и настоящее Евралии» хранит о том молчание. Так что, возможно, ничего такого и не было. — Вот же он! — сразу объявила она, беря в руки волшебный меч.

— Так я вернусь к своим делам, — обрадовалась Гиацинта и оставила их наедине друг с другом.

Король, сияя счастливой улыбкой, прикрепил меч к поясу. Но внезапное сомнение охватило его:

— Вы уверены, что это он?

— Испытайте его на мне! — воскликнула графиня, падая на колени и простирая к нему руки. Носком своей изящной туфельки она задела дневник; близость дневника еще более воодушевила её: она, даже коленопреклоненная, представляла себе, как будет описывать эту сцену.

Интересно, как же это пишется — «сделал предложение»? — подумала она.

Думаю, что король уже влюбился в нее, но ему трудно было решительно объясниться. Даже если это и так, влюблен он был всего неделю-другую, четырнадцать дней за последние сорок лет; а меч он носил с двенадцатилетнего возраста. В решительной ситуации побеждает та любовь, которая старше, а не та, что сильнее (это — Роджер, но я, пожалуй, с ним согласен), — и король интуитивно обнажил меч. Если он действительно волшебный, любая царапина смертельна. Сейчас он в этом