Ефим Славский. Атомный главком - Андрей Евгеньевич Самохин

Борис Александрович Никитин.

[Из открытых источников]

«Ляпов» было много. Во-первых, здание завода, по незнанию, сделали многоэтажным, и перенос продуктов реакций с этажа на этаж с помощью сжатого воздуха сопровождался сильно радиоактивными утечками.

«Сдувочные линии» из аппаратов со смертельно опасными растворами соединялись с вытяжной вентиляцией. Ураново-плутониевая пульпа периодически выбрасывалась в вентиляционные короба, из которых потом свисали отчаянно «фонящие» желтые «сталактиты». Они капали на пол, по которому туда и сюда ходили работники, разнося радион

уклиды по всем помещениям. Кроме того, вентиляционные короба входили в большую трубу, из которой «грязный» воздух без всякой очистки выбрасывался вверх, оседая потом на земле радиоактивными аэрозолями. По свидетельству того же Гладышева, радиохимию даже «специалисты завода знали «в основном по книгам, по закрытым текстам радиевого института».

Чтобы ускорить процесс освоения производства, надо было импровизировать, но, с другой стороны, «подпирали» принятые технические решения и регламенты. Михаил Гладышев приводит в этом контексте интересный случай, связанный со Славским:

«Как-то поздно вечером я стоял у щита управления отделения 8 на объекте «Б», который был в состоянии пуска, а я тогда был членом пусковой комиссии от института. Вижу, идет Ефим Павлович Славский, подходит ко мне и молча смотрит на приборы. Я тоже молчу, не знаю, что ему сказать. Вдруг мелькнула у меня мысль обратиться к нему с просьбой разрешить поменять лантан на кальций для облегчения paстворения осадка. Он посмотрел, подумал и ответил: «Нет, не надо! Мы целый завод построили для получения лантана, а ты хочешь его остановить?» Я промолчал, а про себя удивился такому объяснению отказа».

Получив «отлуп», настырный технолог не успокоился, а обратился к Ефиму Павловичу с другой дерзкой просьбой: разрешить вести процесс без регламентных норм.

«Я даже уже не припомню, на что надеялся, пытаясь по-своему наладить технологию, но был уверен в успехе, – пишет Гладышев. – А в то время дела шли очень плохо. И, несмотря на это, Славский запретил мне самовольничать. Мудрое решение. Я мог не получить нужного результата и был бы строго наказан, а еще хуже – посадили бы. Тогда это делалось просто» [50. С. 29].

Ефим Павлович, однако, заметил инициативного и дерзкого технолога (сам был таким!), предложив его позже на должность главного инженера завода.

По воспоминаниям участников освоения процесса, концентрат плутония сперва не могли «поймать». То он оказывался в воздуходувках, вместо предназначенных емкостей, то оседал на стенках сосудов. Но в итоге, после больших нервотрепок с участием начальства комбината и людей Берии, неуловимый плутоний все же был «найден» и продемонстрирован в пробирке специально прибывшему для этого со свитой Лаврентию Павловичу.

В процессе работы пришлось переваривать кучу агрегатов, менять запорные вентили, которые, по свидетельству участников этих работ, тихо светились в темноте «каньонов», а из труб могло вдруг окатить радиационным «душем». Пришлось также менять целые блоки оборудования, материалы которых оказались негодными для химии очистки плутония. Огромные агрегаты из хромоникелевой стали за два месяца заменили на сделанные из материала винидур, а серебряные детали – плексигласовыми.

Но последний материал оказался просто опасным. Однажды взорвался аппарат из плексигласа, в котором был осадок реакции вместе с плутонием. Радиоактивные осколки разлетелись по всему помещению, собирать их пришлось вручную.

Для таких «грязных» неквалифицированных работ пригоняли солдат-срочников. Вспоминает работник комбината Анатолий Никифоров:

«Я не помню их лиц. Перед глазами— безликая толпа, сидящая на полу длиннющего коридора. Тесно прижавшись к стене, и друг к другу, в рваных комбинезонах и ботинках третьего срока, они напоминали нахохлившихся серых воробьев в осеннюю непогоду.

Призванные в армию из азиатских республик Союза, едва понимающие по-русски, они, в прямом смысле, закрывали нас своими телами. Сохранили здоровье и жизни сотням специалистов, занятым в производстве плутония. Для них не было понятия «рабочий день» и «смена». Их работа – «допуск». За талон доппитания они тряпкой и ведром убирали разливы высокорадиоактивных растворов, отмывали до допустимых пределов поверхности оборудования. Время их допуска— 10, 15, 20 минут из расчета 5 рентген в заход и 45 рентген за три месяца работы. Через три месяца их сменяли «свежие» бригады. Земной поклон им и вечная наша благодарность!» [96].

Кстати, эту цитату из статьи Никифорова любили в начале нынешнего века приводить в своих публикациях различные «экологисты» – борцы с «мирным атомом», как правило, ангажированные западными транснациональными компаниями, вроде «экологического правозащитного центра» Bellona Foundation. Приводили как свидетельство «преступлений советского тоталитарного режима», который, дескать, даже солдат безответных не щадил ради «атомных амбиций Сталина». При этом, разумеется, умалчивали, что вовсе не «амбиции», а самая крайняя жизненная необходимость защититься от готовившегося ядерного удара США по советской стране обусловили и сам наш Атомный проект, и беспримерную гонку с его реализацией. За скобками остается и тот факт, что солдаты-срочники, защищая жизни штатных работников комбината № 817, получали в итоге намного меньше «бэр», чем последние, которые постепенно накапливали свои дозы.

На первых порах по вполне объективным причинам отсутствовала надежная дозиметрия на разные виды излучений, какие-то приборы делали сами «на коленке», но их не хватало. В этом не было умысла.

Можно, конечно, поставить провокационный вопрос: если бы все работники знали, какие дозы они получают и что это значит, успели бы на «Базе-10» получить «королёк», а затем полусферы плутония в столь короткий срок? Думается, что исходя из самосознания людей той эпохи и самого «материала», из которого они были «сделаны», ответ будет – «да». Один страх перед наказанием, перед ГУЛАГом за промедление и ошибку (хотя отрицать его глупо) не произвел бы ни советского «атомного чуда», ни советского «космического чуда», поразивших наших противников на Западе и воодушевивших наших друзей во всем мире.

Это был высочайший подъем духа нашего народа, только что выигравшего страшную битву с нацизмом. Да, свершилось это при поддержке данных разведки, с помощью немецких специалистов, со страхом посадки за спиной, благодаря подневольному труду сотен тысяч заключенных. Но также и с неимоверным горением, самоотверженностью, интеллектуальным натиском, без которых все перечисленное выше было бы бесполезно.

Академик Анатолий Александров заявил в 1980 году: «Теперь можно открыто и прямо сказать, что значительная доля трудностей, пережитых нашим народом в первые послевоенные годы, была связана с необходимостью мобилизовать огромные людские и материальные ресурсы, чтобы сделать все возможное для успешного завершения в самые сжатые сроки научных исследований и технических проектов для производства ядерного оружия» [127].

На первом этапе Атомного проекта (1945–1952 годы) капвложения в строительство и оборудование «атомных» предприятий и их инфраструктуры составили 23,9 млрд рублей. В один только комбинат № 817 к середине 1953 года вложили 4,6 млрд рублей.

Для понимания порядка