Сибирские сказки - Автор Неизвестен -- Народные сказки

И вот они пошли Ивана-царевича выталкивать, и Марфа-царевна с горючими слезами проводила его, распростилась с им. И его сию минуту хитрецы вытащили на тот свет.

И вот опеть Иван-царевич из этой дыры ползет этим логом и говорит: «Дома ли Сувор, есть ли што у Сувора попить, да поесть, да позавтракать?» А сам горючими слезами заливается. А Суворушка тоже со слезами: «Ты што за спесько, я и сам спесько. Берись за ковш, садись за стол да ешь». Вдруг стол появился, а шатер уж весь изотлел. И вот Иван-царевич садится, говорит: «Суворушка, садись». Суворушка сел, а Иван-царевич стал плакать, рассказывать, што «я без тебя чуть не погинул». И Суворушка говорит, што тоже еле жив остался. Ну Иван-царевич все ему рассказал, чо как было чо. Суворушка ему говорит: «Иван-царевич, больше отдыхать не будем?». — «Нет». А меч и рог тут лежат, никуда не девались. Иван-царевич берет рог, вытрясает двух красноармейцев, штобы они шли к царю и сказали, штобы он выезжал немедля с царицей и Александрой-царевной в заповедны луга. Иван-царевич вызыват сразу же Суворушку образовать полотна, сделать опеть шатер новый.

Ну солдаты пришли обратно, он их в рог втряс.

Царь приезжат с царицей и с Александрой-царевной: «Да што же ты, Иван-царевич, нас в заповедны луга вызывашь в таком строгом виде?» — «Надо вас». Бежит, головой вертит, руками машет: «Дома ли Су-вор, есть ли што у Сувора попить да поесть да позавтракать?» — «Вы што за спеськи, я и сам спесько. Беритесь за ковши, садитесь за столы да ешьте».

Царь с царицей и Александрой-царевной глаза вылупили. А уж тут стол дубовый, скатерть брана, питва пьяны — чо душа желат, все кипит, все горит. «Суворушка, садись». Сяли — видят: кусок кусатся, ложка хлебатся, рюмка выпиватся — все естся, а человека нету. Иван-царевич рассказал все. Суворушка заливат царю, что Иван-царевич и не придумат.

Вот они отчаевали. Царь говорит: «Где это ты взял Суворушку-то?» — «Это взял не факт. А вот у кого силы больше — у тебя или у меня?» — гварит. «Давай попробуем», — гварит царь. И тогда Иван-царевич натряс солдат столько, што в заповедны луга не входят, оком не окинешь. Царь ему гварит: «Ну чем ты их хочешь прокормить?» — «А никакой им кормежки не надо». Всех в рог утряс. «Ну-ка вот ты теперь всю свою силу сюда позови».

Царь уж подготовил ему. Приказал, штобы все — стар и мал были в заповедных лугах.

Как словом так и делом: все выехали, только половину заповедных лугов заняли. «Как это у тебя силы совсем мало». И говорит: «Меч-самосек, пойди всех прируби». Царь молчит, ничо не говорит. Меч-самосек всех перерубил. Царь сидит и говорит: «Ах, Иван-царевич, што ты наделал, неужели моя сила тебе помешала? Зачем ты всех прирубил?» А он: «Чо, — гварит, — тебе разве жалко их?» — «Да как же не жалко». — «Ну, плетка-живулька, пойди всех оживи, только таких-то двух министров не трони».

И она пошла: до которого дойдет, тот живым становится.

Всех оживила, а этих двух министров оставила, не потронули. «Ну чо испугался, — гварит, — ты?» — «Не только я испугался, вся сила-то моя испугалась. Ну теперь, — гварит, — пущай все по местам разъезжаются, и мы, — гварит, — поедем домой».

Стали садиться в карету все. Иван-царевич говорит: «Суворушка, садись». — «Дак неужели я от тебя отстану». Царь говорит: «А столы-то остались». — «А нашто нам столы, мы наелись», — отвечает Суворушка.

Ну и приехали в царство, стали жить, живота наживать.

Ополон-царевич

(Указатель № 300)

Рос он не по дням, а по часам, как пшеничное тесто на опаре кис. И на эдакого красавца все бы зрел да смотрел, очей не сносил.

Доспелся этот Ополон-царевич годов пятнадцати такой. Поехали его дядья в иные земли торговать. Ополон-царевич поехал с имя. И приехали они в одно царство. В этим царстве жил-был царь. У этого царя было три дочери: Марфа-царевна — старшая, вторая — Марья-царевна, третья — Александра-царевна. Таки были у них надписи написаны, чтобы отовсюду съезжались к ним женихи, эти царские дочери пойдут себе женихов выбирать. Наехали женихи повсеместно: королевских ширинка[10], царских ширинка, и купеческих ширинка, и простонародных ширинка.

Послал Ополон-царевич дядю купить большеполый и большеухий малахай и лапти, чтобы три пальца шириной и три аршина долиной. И вот он нарядился в это, умазался сажей и пришел он, между ширинки встал — не в ту ширинку и не в другую.

И вот Марфа-царевна пошла, себе жениха королевского нашла, увела. Марья-царевна пошла себе тоже выбирать. Выбрала царского сына. Пошла Александра-царевна выбирать. По царским прошла — не нашла, по королевским прошла — не нашла, по купеческим прошла — не нашла и по простонародью прошла — не нашла. И подумала: «Что же, это какой-то непростой. Дай я его возьму да поведу». Взяла да повела его, малахая-то. Она его вела, люди смеялися, сзади ему на оборки ставали. Он ногами дергал, и народ валился с оборок с этих.

Приводит к дому. Царь с темя дочерями за столом сидит. На нее заревел: «Убирай! Не нашлось тебе хорошего жениха, ведешь ты этакую соплю». Ей опустить его было жалко, она увела его в свою каюту, стала его класть на койку, он не ложится, свернулся возле койки и лежит. Дает ему подушку, он не берет, за стол садит — он не садится, умываться его заставлят — он не умывается, спрашиват, как звать — он не говорит. Она его прозвала Любящий Игей.

Вот царь с темя зятевьями гулял, а под ихно царство подступился Змей трехглавый. Писал письма с угрозами: «Я пришел к царю не пир пировать да не беседовать, а приехал жениться. Пусть он за меня отдаст Александру-царевну. Если он не отдаст, я ихне царство выжгу-выпалю и мечом