Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
«Франкфуртер альгемайне», напротив, видела в авторе «искусного рассказчика» и «приверженца идей гуманизма». «Так возникают образ поколения, существующего меж времен, хроника, сложенная из авантюрных гравюр на дереве, и любовная рапсодия, подобных которой в современной литературе можно пересчитать по пальцам». Одобрительные голоса звучат и в провинции, вуппертальский «Генераль-анцайгер» называет роман «пожалуй, самым впечатляющим произведением наших дней». Не меньше энтузиазма и в суждении органа западногерманских профсоюзов «Вельт дер Арбайт»: «Книга соединяет верность реальности с поэтической силой. История товарищества рассказана на редкость прекрасно и проникновенно. Не так уж много найдется в нашей литературе примеров той сдержанной нежности, с которой развертывается здесь перед нами история одной любви».
Откликнуться на появление романа в 1938 году могли, конечно же, только зарубежные и эмигрантские газеты. От суждения Альфреда Польгара в базельской «Националь-цайтунг» веяло эйфорией: «Давненько не читали мы такой прекрасной, сильной повести о любви... Ремарк рассказывает мастерски, сжатым, гибким, схватывающим суть вещей, непосредственным языком». В эмигрантском журнале «Дас Ворт», издаваемом Брехтом, Фейхтвангером, Бределем и находящемся под русским влиянием, критик не оставил от книги камня на камне: «Все это дешевая погоня за сенсацией». Москве, видимо, не понравилось, что Ремарк не отдал должное «борьбе» немецких коммунистов в последние годы существования республики. Хотя найти в романе один из бесспорно «марксистских» тезисов не составляет особого труда. Замечание Локампа «это не мир свихнулся, а люди» встречает возражение со стороны кельнера Алоиса: «И никакие они не свихнутые. Просто жадные. Всяк завидует соседу. Добра на свете хоть завались, а большинство людей оказываются с носом. Тут вся штука в распределении, вот и весь сказ».
И наконец два отклика из англосаксонских газет той поры. «Эту книгу необходимо прочитать каждому, кто живет, ощущая ход времени», — пишет критик лондонской «Таймс», а в «Обсервере» мы читаем: «Роман написан с такой неподдельной страстью, с такой душевной теплотой, что может пробуждать лишь чувство восторженной благодарности».
При всей разности оценок «Трех товарищей» под огнем литературной критики остаются все романы Ремарка. 18 мая 1937 года он записывает в дневник: «Первые английские и американские отклики на Трех товарищей лучше, чем ожидал. Нью-Йорк Таймс своей доброй оценкой даже ошеломила». Но уже через три дня следует упомянутая нами в другой связи запись, от которой веет фатализмом: «Отклики в только что пришедших газетах вовсе не радужные. Их немного. Но достаточно, чтобы убедить меня в их справедливости».
Лишь попутно заметим, что изучающие немецкий язык студенты советских вузов назвали «Трех товарищей» — наряду с «Двойной Лоттхен» Эриха Кестнера — книгой, вызывающей у них наибольший интерес. По крайней мере, об этом заявили в ходе проведенного в 1994 году опроса их преподаватели. Однако такой результат — подчеркивает проведшая этот опрос Петра Кёлер-Хэриг — следует оценивать прежде всего как обусловленный временем его проведения. Не подлежит сомнению, что многие изучающие немецкий язык русские, украинские или азербайджанские студенты соотносят условия жизни в последние годы Веймарской республики с собственными нуждами и заботами. Государства, возникшие в результате распада советской империи, тоже оказались в тяжелых экономических условиях. Не будучи литературным, а скорее политическим, это суждение показывает, что романы Ремарка сохраняют свою актуальность и по сей день, в каких бы странах мира ни жили их многочисленные читатели. Это в полной мере относится и к роману под названием «Три товарища».
17 июля 1936 года Ремарк записывает в дневник: «Телеграмма от Клемента. О продаже прав на экранизацию компании Метро. Как-то даже не верится. Было бы замечательно. Может, хватило бы на одного Сезанна». На одну картину французского импрессиониста действительно хватило бы. Луи Б. Майер права покупает и поручает написание сценария Фрэнсису Скотту Фицджеральду. Решение кажется правильным, ведь в своих романах («По эту сторону рая», «Прекрасные и проклятые», «Великий Гэтсби») и рассказах он тоже пишет о «потерянном поколении». В 1920-е годы он становится кумиром американских интеллектуалов. И так же, как Ремарк, пытается преодолеть свои страхи и сомнения в творческих способностях с помощью алкоголя. Он уже написал несколько сценариев для Голливуда, но зенит своей славы уже прошел. Роман Ремарка ему нравится, а работа над сценарием придает новые силы. И он поднимается в нем от инвектив в адрес нацистского режима в целом до обвинения «арийцев» в грубейшем нарушении прав немецких евреев в частности. Однако теперь ему не хватает чисто ремесленных навыков. «Не было до сих пор у него как сценариста, пожалуй, более важной работы, но вот дело доходит до съемок в павильоне, и все его замыслы рушатся...» Продюсер Джозеф Манкевич привлекает к работе Эдварда Е. Парамора мл., многое переписывает сам, в команде разгораются жаркие споры, в результате сценарий получается политически беззубым, довольно сентиментальным. Сыграть Локампа решает Роберт Тейлор, роль Пат Хольман достается Маргарет Саллаван. В июне 1938-го съемки закончены, критики отзываются о последнем продукте из столицы киноиндустрии главным образом положительно. «It is a superlatively fine picture, — пишет «Нью-Йорк тайме», — obviously one of 1938's best ten and not one to be missed»[51]. Правда, сам Ремарк от киноверсии своего романа не в восторге. Посмотрев его в октябре 1938-го в Париже вместе с Марлен Дитрих, он записывает в дневник:
«В понедельник вечером смотрел фильм Три товарища. Откровенно слабый. Саллаван хороша. Пума пришла в сильное возбуждение и ругалась... Ничего слышать о фильме больше не хотела. А мне было на это наплевать...»
Харли Ю. Тейлор пишет в своей монографии о жизни и творчестве Ремарка, что еще до премьеры фильма Луи Б. Майер устроил его просмотр для нацистского консула в Лос-Анджелесе Гисслинга. В Голливуде знали, что истерику в Берлине вызывало уже одно имя Ремарка, и Майер не хотел раздражать тамошних правителей. Бизнес оставался в конце концов бизнесом. «Not surprisingly, the Nazi was not pleased with the accurate portrayal of Nazi violence and suggested to Mayer that the communists be substituted as the villains of the piece»[52]. Кинобосс сразу же согласился произвести необходимые изменения. К счастью, коса нашла на камень. Проявив гражданское мужество, Манкевич заявил протест, и готовность Майера к коленопреклонению перед Третьим рейхом
