Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург

с ними и другими красивыми женщинами воспринимаются как защита от угрозы неизбежного старения и презренной буржуазности. Не видеть, не слышать, не знать их? Но что же тогда останется? Раздумья в записях интимного характера подводят во всяком случае к выводам именно такого рода, наряду, конечно же, с восхищением, которое вызывают своей телесной притягательностью у сына оснабрюкского ремесленника и Дитрих, и Наташа Палей. Но читая самобичующие строки о душевном разладе, о моментах счастья и блаженства, об упреках в адрес Пумы, а затем и Наташи, невозможно отделаться от впечатления, что физическая близость, которой он требует, имеет для него почти что второстепенное значение.

Дитрих поначалу тоже страстно влюблена: Ремарк знаменит, обаятелен, обладает даром сопереживания, может долго внимать собеседнику, у него привлекательная внешность и отличные манеры. Они видятся в Париже, а летом 1938 года весь «клан» оседает на несколько недель в Антибе. «Целый день внизу у моря, до темноты. Божественное лицо. Нетерпение скорее подняться наверх. Фантастическая ночь. В остальном же — ощущение приближающейся развязки. Масса мелких признаков. И у меня, и у нее. Ранимость, насмешки, раздражение. Может, это и к лучшему». Во время этого совместного отпуска Дитрих вступает в интимную связь с богатой Джо Карстерс. «Пума уже дня три-четыре полностью во власти одной женщины», — констатирует Ремарк в дневнике. По-мазохистски, в мельчайших подробностях описывает он на протяжении нескольких недель, как все это время уходит на выяснение отношений и поиски возлюбленной в ночных увеселительных заведениях. «Смеюсь, а жизнь, может, сломана... Сердце стучало, я обливался потом. Был действительно раздавлен». Расставшись на какое-то время, они шлют друг другу телеграммы («Ты обруч, без которого моя жизнь растеклась бы мелкими ручейками»), письма, цветы, ночами подолгу разговаривают по телефону (он — в Порто-Ронко, она — в Калифорнии). «Не могла бы Ты все-таки сыграть Пат?» — упрашивает он ее в начале января 1938-го. «Не сообщить ли Метро, что если они примут это условие, то я бы поучаствовал в доработке сценария?.. Решил засесть за новую книгу и посвятить ее Тебе (имеется в виду замысел романа о Равике. Он будет написан позже и назван «Триумфальная арка». — В. Ш.)... не торопи события, ничего не бойся, всегда храни спокойствие. Мы ведь только начинаем и еще порядком удивим всех». Под своими посланиями к Дитрих он подписывается как Альфред, Равик, Большая гадюка, Асессор фон Фельзенэкк, называет ее Пумой, Тетей Леной, Юсуфом. Все эти годы он влюблен до стрессового состояния, однако, фиксируя свои переживания в дневнике, видит себя очень ясно.

С сентября до начала декабря 1938-го он с Дитрих в Париже. Сумбурное время: новые лица, бессонные ночи, вино — до работы руки почти не доходят. Ощущение счастья мгновенно сменяется подавленностью — и наоборот. И почти всегда его настроение зависит от настроения любимой. «Гуляли по улицам... Купил Марлен розы. Приятно вот так фланировать. Чувствовал себя свободным. Разглядывал людей, смотрел на девушек, женщин, и казалось, не будет никакого конца, даже если Пума уйдет. Ибо долго так продолжаться не может. Опираться на несколько рук — это не в моем духе. Так же, как и игра в прятки. Не надо связываться с актрисами». — «...эта заботливость и в то же время коварство». — «Не думаю, что еще очень долго буду участвовать в этом спектакле». — «Теперь тут тихий ад. Меня действительно поджаривают со всех сторон... Надо уходить. Терпеть такое больше нет сил. Страшусь наступления вечера. Это равнодушие ужасает».

Ночи исполнены «нежности» (в дневнике он ведет им точный счет), но наступает утро и вспыхивает спор, как обычно абсурдный, смехотворный. «Сказал ей, что в 2 часа встречусь с Рут Альбу. Она словно застыла. Ушла. Когда я шел в спальню, она стояла за дверью. Потом я обнаружил, что она спрятала все мои туфли — дабы я не мог выйти из дому». Такое можно сразу, без репетиций, играть на сцене. «Похоже на свару между прачками», — записал он как-то, не скрывая презрения. Зашли в ювелирный магазин, чтобы обменять браслет: «Мне все это осточертело... Не удержался от смеха, наблюдая, как Пума превращалась в жалкое, алчное существо: сумма была в общем-то незначительной». Лишь изредка в эти месяцы в дневнике встречаются записи, подобные следующей: «Октябрь... День близится к вечеру. Серый прохладный воздух, ничто не навевает печали. Хочется любить дом, тепло, камин, работу. Настроение тихое, спокойное. Читал Рильке».

В апреле Ремарк начал первый роман об эмиграции («Возлюби ближнего своего»), но работа не клеится. Он нервничает, чувствуя какую-то вину. «Надо решиться!.. Одуматься! Взять себя в руки! Отсечь то, что не имеет отношения к делу. Довольно заниматься бабами и амурами среди интриг и сплетен!.. Возьмись за перо!» — «Работай, солдат, все забудь и работай!» — «Представь себе: ты один в Порто-Ронко. Словно в раю». Он стосковался по работе в тиши — и не может уехать. Хотя постоянно заклинает себя: «Солдат! Если как-нибудь вечером в Порто-Ронко тебя, одинокого, слишком сильно потянет к ней, подумай о том, что с ее отъездом тебе крупно повезло. Как бы ты ни старался, так больше продолжаться не могло. Вспомни, что мысль эта приходила к тебе при самом ровном расположении духа... Ты не должен быть лакеем кинозвезды... Тебе уже сорок, солдат. Начни жить своей жизнью!.. В тебе есть многое, что просится наружу, но не надо торопиться, пусть оно зреет, а ты наблюдай. Сколько можно быть ассистентом кинорежиссера...»

Во французской столице Ремарк встречает старых знакомых. Несколько раз видится с Вальтером Файльхенфельдтом, который предлагает картины. «Потом в отеле у Файльхена смотрел три акварели Сезанна: два пейзажа и человека в соломенной шляпе, вид сзади. Купил». На пару дней приезжает Рут Альбу. Ютте в Порто-Ронко ужасно одиноко, она просится в Париж и в конце концов приезжает. Ремарка это стесняет, и потому он о ней почти не заботится. Ночи и вечера — на одно лицо и проходят, как, например, вот этот: «Седьмого вечером с Верой, Рюсси и тремя египтянами сначала у Рюсси, потом у “Максима”, в нескольких кабачках и напоследок в “Шехерезаде”. Около шести утра двое египтян показали нам вид, открывающийся с площади Карусель перед Лувром на Луксорский обелиск и Триумфальную арку. Серое, светлое утро, серый, ясный свет. С Пумой в отель, спали долго, крепко, полные любви». Днем — кино, выставки, переговоры в издательствах, прогулки в Булонском лесу, обед у «Фуке» на Елисейских Полях. Порой ностальгические воспоминания о жизни до того, как стал знаменит: «Думал о минувшем. Рояль, сочинение музыки,