Ремарк. «Как будто всё в последний раз» - Вильгельм фон Штернбург
Уже название первого романа, обращенного к этой тематике, указывает на то, с какой прямо-таки экзистенциальной серьезностью Ремарк берется за ее освоение. «Возлюби ближнего своего» — в этих взятых из Нагорной проповеди словах призыв, надежда и отчаянное «и все же, все же», которое Ремарк противопоставляет бесчеловечному времени. Харли Ю. Тейлор полагает в своей работе о Ремарке, что выбор названия «provides another example of Remarque”s irony»[59], и обосновывает свою догадку бессердечным (и нехристианским) поведением многих героев романа. Однако этим тезисом игнорируется, пожалуй, более глубокая интенция, заложенная Ремарком не только в этой книге, не говоря уже о том, что ирония вообще не является весомым стилистическим средством его эпического творчества. Более того, юмор Ремарка, его насмешливое отношение к патетическим фразам того времени и той действительности, которые окружают его героев, отмечены явным стремлением вывести читателя из состояния глубокого потрясения, вклиниваясь в него саркастическими и циническими диалогами или оценочными суждениями очевидца того или иного страшного события. Такие элементы трагикомедии давно входили в стратегию повествования, которой придерживается этот писатель. Многие эпизоды романа свидетельствуют: Ремарк верит в гуманистические начала нашего бытия и отступать от этой веры он не намерен — вопреки всем ужасам своего времени. «Возлюби ближнего своего» — это, таким образом, один из тех категорических императивов, который писатель Ремарк выдвигал в противовес нравственно распущенному миру. И делает он это не с иронией, а в высшей степени серьезно. Потоки беженцев, движущиеся в наши дни по всему земному шару, и отношение к ним богатых стран Запада показывают, что точка зрения Ремарка на эти явления не утратила своей актуальности.
Главные герои «Возлюби ближнего своего» проходят через все, чем эмиграция может испытать человека на прочность. Молодой «полуеврей» Людвиг Керн, изучавший медицину, встречает во время полицейской облавы в Праге своего соотечественника Йозефа Штайнера, изгнанного из Германии по политическим мотивам. Он старше Керна и постепенно становится для него мудрым, отзывчивым «учителем» в жизни, единственный смысл которой заключается в отчаянной и беспощадной борьбе за выживание. Как и в случае с молодыми протагонистами в книгах, действие которых происходит в веймарские годы, мужание Людвига Керна изображается в стиле романа воспитания. Пауль Боймер, Эрнст Биркхольц, Роберт Локамп — они тоже мужают в экстремальных жизненных ситуациях, когда усвоенный в юности кодекс буржуазной морали утрачивает свое значение. Рукопашная в траншее, возвращение в родной город, ставший чужим, жидкая похлебка на ужин в годы экономического кризиса и, наконец, эмиграция — все это суровая школа жизни. Ремарк приставляет к своим, в сущности, юным героям людей, которые прошли путь горьких испытаний, не поступившись своим достоинством, не потеряв уважения к самим себе. Рассказчик делает их указующими маршрут, потому что они не рушатся в рушащемся мире; потому что искру гуманности не погасить никаким грузом пережитого; потому что они не хотят допустить, чтобы жизнь погребла под собой их готовность мыслить и действовать.
Станислав Катчинский в «На Западном фронте без перемен», Георг Рахе в «Возвращении», Отто Кестер из «Трех товарищей» и теперь Йозеф Штайнер — вот кого славит Ремарк как истинных героев и разумных воспитателей.
Это история о человеческом величии и человеческом ничтожестве. Керн бежит через границу в Австрию, потом в Швейцарию, а затем и в Париж, встречая на своем пути — в убогих эмигрантских отелях, в тюрьме, при попытке выжить, торгуя парфюмерией, — добровольных «помощников» и вездесущих «управдомов», служащих, зацикленных на исполнении приказов и соблюдении «порядка», бюрократов кафкианского покроя, садистских клевретов бездушной «реальной политики». Ремарк делает набросок «Человеческой комедии» своего порочного, уродливого века.
Вот швейцарский пограничник намеренно смотрит куда-то в сторону, чтобы Керн мог скрыться и избежать ареста, а вот вызванные к Венскому университету полицейские, скрестив руки, с любопытством наблюдают, как студенты-антисемиты избивают евреев-однокашников («Бей сынов моисеевых по кривым рожам...», «Гоните их в Палестину!»[60]). Вот Биндинг, такой же эмигрант, как и Керн, крадет у него последние деньги, а хозяйка небольшой (швейцарской) прачечной дает ему подсобную работу, хотя законом это запрещено. Вот немецкий националист и богатый еврейский эмигрант Оппенгейм наотрез отказывается помочь Людвигу Керну, когда тот просит его об этом, а врач клиники Беер фактически спасает Керну и его возлюбленной жизнь, делая это совершенно бескорыстно. Вот приспешник нацистов Аммерс пишет швейцарским властям донос на беженца, а студент-антисемит ввязывается в драку, защищая студентов-евреев: «...разве можно оставаться спокойным, когда видишь такое избиение?» Посыл Ремарка в этих центральных эпизодах романа прост и однозначен: гуманизм — это вызов не только большой политике, но и отдельной личности. «Возлюби ближнего своего» или предай его — выбирать мы должны между этими полюсами. Один из героев Ремарка так формулирует скептическое кредо автора: «Человек велик в своих высших проявлениях... В искусстве, в любви, в глупости, в ненависти, в эгоизме и даже в самопожертвовании. Но то, чего больше всего недостает нашему миру, это известная, так сказать, средняя мера доброты».
И этот роман Ремарка отличается тем, что его автор избегает классово-специфических суждений, столь распространенных в то время, за что, конечно же, подвергается ожесточенной критике со стороны антифашистского лагеря. К тому же он с нескрываемым сарказмом рисует образ коммуниста, на избитые фразы которого о «нашем движении», о «революционном просвещении масс» следует простой и спокойный ответ: «Этим мы, пожалуй, много не добьемся. Такие вещи хороши для социалистического манифеста, и только». Если судья у него вынужден осудить Керна, поскольку того требует закон, но понимает при этом, что право таким образом оборачивается бесправием, то у такого автора, конечно же, нет правильной, «классовой точки зрения», а все написанное им не открывает перед читателем «научно обоснованной» исторической перспективы. И все же именно этот эпизод особенно ярко показывает, сколь проницателен и точен автор в своей оценке бессилия европейской буржуазии. Решая, как наказать беженца Керна, нелегально перешедшего границу, швейцарский судья, словно укоряя кого-то, покачивает головой: «Однако надо же вам иметь хоть какие-то документы!.. Может, нам попросить германское консульство выдать вам удостоверение?.. Разве Лига Наций еще ничего не сделала для вас? Ведь вас тысячи и вы должны как-то жить...» В этой сцене, как в капле воды, отражаются полнейшее отсутствие воображения и та успешная работа, которую проделали буржуазные элиты — в годы гитлеровской диктатуры — по вытеснению из своего сознания элементарных норм человеческой морали. Керну важнее быть приговоренным к предварительному заключению, а не к тюремному наказанию, объясняет судья в приливе прекраснодушия. «Очень вам благодарен, — отвечает Керн. — Но мне это безразлично. В данном случае мое
