Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

М а г и с т р. Ладно, это звучит как прощальное послание, изуродованное восклицательными знаками. Что ты скажешь дядюшке?

Я н. Ничего, он до сих пор весь в заботах, не знает, чем поразить окружающих — фраком, новым пальто или стеклышком, которым пользуются близорукие на один глаз. Он до сих пор не может отдышаться. До сих пор готов с руганью подобрать собственный плевок. Он был для меня пугалом, творцом ужасов, по приказу которых я плакал.

М а г и с т р. Это были хорошие взбучки.

Я н. Все одно, магистр. Осмеяние и позор — что в них! Я ухожу.

М а г и с т р. Думаешь, я отпущу тебя?

Я н. Уверен.

М а г и с т р. Что ж, увидим! Твой посох! Называешь его костылем или шпагой?

Я н. Как вам будет угодно.

М а г и с т р (переламывает посох). Безделушка.

Я н. Мне он не нужен, не нужна мне и книга.

М а г и с т р. Ах, мои эклоги!

Я н. Да, ваши эклоги, поэт.

М а г и с т р. Что ж, этот непроглядный бред не развеется? Неужто ты и в самом деле не болтаешь попусту? Это не дурацкая игра, в которую я влип, как последний осел?

Я н. Нет, вам не удастся запугать меня.

М а г и с т р. Плевать мне на все мои обязанности, упрямец.

Я н. Прощайте!

М а г и с т р. Гордец! Постой же! Я свяжу тебя как безумца.

Ян борется с магистром, повергает его наземь и уходит.

М а г и с т р. Возмутительно! Тебя повалили как валуха, повалили, а ты должен опять подыматься, чтобы следовать за своим обидчиком! O tempora, o mores![147] Фу-ты, вот оно, право посредственности! Наименьший из малых, смиреннейший из смиренных превращается в свою противоположность — и смотрите-ка, куда только девались его мелкие пристойности! Его лоб сразу становится широким и бычьим. Лицо обрастает бородой. И айда — в мир! Ха, как быстро гаснет эта щепоть пурпура, а ты живешь пятьдесят лет. Мне она по вкусу, но мой Ян будет таить память о ней от дочерей и сыночка, когда им захочется подобных же развлечений. Ах, он дословно повторит потрепанную историю блудного сына, ибо, кроме этого рассказа, ничего не знает о заблуждениях. Готов побиться об заклад, что мой гуляка без гроша. У него пустой карман, и уже вечером он будет протягивать руку, взывая о господнем подаянии. (Пересчитывает свои деньги.) Ах, ах, ах! Потрушу рядом с Еником, впав в детство слишком позднее и слишком раннее. Будем спорить, где заночевать, и я уверен, что Ян, руководствуясь примером бульварной литературы, выберет дубовую рощицу. Будем спать как бродяги и жить впроголодь. На нас станут показывать пальцем, и всякий раз при входе в деревню мы будем вспугивать крикливое стадо гусей. Право, вот прекрасная перспектива — воскрешать пришедшее в упадок странничество почти босиком и в скудной одежде. (Поднимает эклоги.) Моя книга, несомненно, никуда не годна, не вызывает сильного волнения и лишена мятежного духа. Посох Яна не окован моим стихом. И все же каким-то кружным путем стих мой ведет к той же цели. О дьявол, это овчарня безумцев! Да что там! В конце концов, еще ничего не потеряно. Когда надо, я умею быть красноречивым и, если не ошибаюсь, приведу Яна назад. Ну же, левой, левой!

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

П е р в ы й  в о р. Черт возьми, что это тут такое мокрое?

В т о р о й  в о р. Роса!

П е р в ы й  в о р. Бесово семя!

Т р е т и й  в о р. Псарня тебе тут, что ли? Что ты сыплешь проклятиями, как священник в людской? Ложись и спи!

П е р в ы й  в о р. Не могу-у-у-у.

Т р е т и й  в о р. Голос, ей-ей, шакалий. Ну, парень, тебя нам только и не хватало!

П е р в ы й  в о р. У, тут жаба.

В т о р о й  в о р. Осел, не можешь отличить жабу от квакши. Откуда тут взяться поганой жабе?

Т р е т и й  в о р. Признаюсь, я бы лучше дрых, чем слушать вас, духи скал. Духи с Еврейских Печей{108}.

В т о р о й  в о р. А кто начал? Я, господа, молчу, как в темнице.

Т р е т и й  в о р. Ни слова больше! Давайте спать! Фу, черти проклятые, не могу заснуть.

В т о р о й  в о р. Ты прав, приятель, кто будет валяться за печкой, когда уже утро? Утро, утречко, встанем, умоемся и почнем бочонок. Распечатаем день. Ну, что нового? Что вы нам несете, миленькие полицейские?

П е р в ы й  в о р. Оставь! Не каркай. Не наводи тень на плетень.

В т о р о й  в о р. На плетне или на заборе, на городских укреплениях или на стене у окна, где висело полотенце, которое ты украл? Бедняжка, дурные воспоминания терзают тебя с такой же остротой, с какой мне хочется позавтракать!

Т р е т и й  в о р. Завтракать! Этим искусством я не владею. Разучился за долгие годы. Да и вы отучитесь от чрезмерного казакования.

П е р в ы й  в о р. Сдается мне, горемыка, что твоя бутылка еще не совсем пуста. Сдается, ты завтракаешь тайком, в печальном одиночестве. Сдается, ты не веришь в благотворительность.

Т р е т и й  в о р. Ничего не осталось.

В т о р о й  в о р. Семь раз отмерь — один отрежь! Посмотрим.

Т р е т и й  в о р. Пошел прочь! Что ты делаешь, парень!

П е р в ы й  в о р. Готово.

Т р е т и й  в о р. Какого беса, караул, грабят! Мои капли для успокоения испарились, мой резерв на черный день приказал долго жить!

В т о р о й  в о р. Фу-ты, у твоей водки вкус, словно это смесь уксуса с солью. Болтает о добром вине для судного дня, а оставил себе каплю яду.

Т р е т и й  в о р. Ха! Поговорим об этом с глазу на глаз.

Борются.

В т о р о й  в о р. Хотел бы я видеть, как у вас полетят из карманов часы и, конечно же, — стеклом вниз. Вот смеху будет!

Т р е т и й  в о р. Эх, ты, ловец либушских уток да гусей! Ты, куроцап, исповедующий робкую поспешность. Вы бы только посмотрели, люди, как он с живым селезнем за пазухой задирал нос перед полицейским патрулем и как крутил пальцами, сложенными на животе! С селезнем за пазухой, с селезнем, который щипал волосы на его груди, оттопыривал куртку и, наконец, опершись перепончатой лапой о его сердце, закрякал. А потом вы оба улепетывали в курятник, спереди — селезень, сзади — Йоган!

В т о р о й  в о р. Пропади все пропадом.

Т р е т и й  в о р. Хватит, ребята! Тихо! Я вам кое-что скажу.

П е р в ы й  в о р. Выкладывай. Что там у тебя?

В т о р о й  в о р. Ничего, ровным счетом ничего толкового.

Т р е т и й  в о р. Мудрость приходит с годами, а я жить не спешу.

В т о р о й  в о р. Ну, говори.

Т р е т и й  в о р. Неделю или две назад иду это я мимо дома с часами. Знаете, где он. Ну, скажу я вам, сад отменный, калитка настежь, и нигде не души. Господи, вот, думаю, привалило счастье! Прикидываюсь дурачком, так, на всякий случай, раскрываю торбу пошире — и на тебе: передо мной старый господин. Прислушиваюсь — храпит, дорогуша, как Христос в яслях. На колене книга, палец между страницами, а