Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

Й о г а н и к (бросается ему навстречу). Добро пожаловать! А верно — здорово вас скрутило!

Ю з л. Да уж… (Идет к столу.) А где вся шайка?

Й о г а н и к. Сам не знаю, как-то все рассосались.

Ю з л. Что читаете?

Й о г а н и к. Товарищ книжку дал…

Ю з л (берет книгу). Моторы. (Перелистывает.) Ваш приятель их строит?

Й о г а н и к. Да.

Ю з л. Так и торчите здесь все время? (Оглядывает комнату.) И в больницу ко мне мало ходили… Мне даже читать нечего было. (Просто чтоб не молчать.) А он откуда, этот ваш товарищ?

Й о г а н и к. У нас он жил, в Голешовице.

Ю з л (не слушая, перебивает). Ателье мое закрыли. Где теперь работать, один бог ведает, и жить где — тоже не знаю. Подставку от мольберта, краски, даже ленты с гитары — все украли, струны с гитары, и те… Вот номер-то! Унесли бы уж заодно и полотна, да вот на них-то никто и не польстился! Я словно погорелец, не знаю, с чего начать — застрелиться или утопиться!

Й о г а н и к. Хорошее у вас настроение…

Ю з л. Почему вы не приходили ко мне в больницу?

Й о г а н и к. Да я собирался…

Ю з л. Все дома сидите? Крхняк приходил, а я вас обоих люблю. Вас бы не убыло, если б пришли, сказали: не расстраивайтесь, пан Юзл, все опять будет хорошо… Что поделывает Тоничка?

Й о г а н и к. Не знаю.

Ю з л. Валента?

Й о г а н и к (не сразу). Пять суток домой не показывался.

Ю з л. Ему тут теперь и не выдержать. Не подходите вы к его благородным замашкам — вместо него я тут поселюсь.

Й о г а н и к. Писать как тут будете?

Ю з л. Я на время брошу это занятие.

Й о г а н и к. Ну да!

Ю з л. Брошу, вот ей-богу. Ведь никакого смысла! Мне всего двадцать с хвостиком, под стать ли мне разыгрывать из себя какого-то маэстро? Лучше поступлю куда-нибудь сторожем, фруктовые сады охранять — да что говорить… Вот был номер — слов нет! Доктора — чистые мясники, но как раз это мне импонирует. А какую комедию разводят! Сколько, у меня на глазах, впрыснули да всыпали в пациентов разных солей и ядов, в меня тоже… Как-то сказал я доктору: или я расцвету, или у меня горб вырастет — он посмеялся и рассказал это сестрам, они меня горбатым прозвали. Есть у меня горб? Нету! Значит, должен я расцвести! Как Фрайт?

За дверью слышны шаги.

VI

К р х н я к (входя). Слышь, парень… (Оборвал на полуслове, смеется.) А, Юзл! Выпустили уже? Ну, покажись!

Ю з л. Выпустили. Вчера, неожиданно. Палочку вот дали. Что мне было делать?

К р х н я к. Расставаясь небось плакали?

Ю з л. Все — от старшей сестры до поварихи! И чтобы я всем писал!

К р х н я к (Йоганику). Как ты его находишь? Петух общипанный! И — словно мелом обсыпан. Да, деточки, вот чем забавы-то кончаются! Зато ты теперь кое-что из себя представляешь хотя бы. (Йоганику.) Видел бы ты его месяц назад! Краше в гроб кладут. Кажется, вдобавок ко всему у тебя и воспаление легких было, так? Все сразу!

Ю з л. Я, понимаешь, очень уж усердно за дело взялся.

К р х н я к. А глаза все еще мутные.

Ю з л. Голодный я, как волк.

К р х н я к. Ешь теперь что только можешь и держись, парень, держись! Жизнь у тебя только одна, и, коли черт тебе начихает, — плохо будет! (Йоганику.) Где Фрайт?

Й о г а н и к. Ушел с Ба́раном.

К р х н я к. Куда?

Й о г а н и к. К скверу.

К р х н я к. А! (Юзлу.) А ты куда пойдешь?

Ю з л. Прихватишь меня с собой?

К р х н я к. Мне нужно к ним. Вернусь через полчасика, тогда пойдем с тобой, погуляем на солнышке. Сигарет купишь?

Ю з л. Куплю.

К р х н я к. И не принимай ты ничего близко к сердцу, дай черту в зубы, и все будет хорошо! Привет! (Погладил Юзла по щеке.) Ну, милок-голубок! (Уходит.)

VII

Ю з л (прошелся, садится на кушетку). Этот малый видит меня насквозь, как поллитровку. Зрение здоровое, вот что. Может, если рассказать ему, как это шуруют кистями да красками, он, гляди, через год парочку профессоров бы за пояс заткнул. Только он ни к чему не стремится. Сидит, бывало, у моей койки и говорит, говорит… Напомню ему: «Йожко, ведь уже четыре часа!» — «Э, подумаешь, — ответит, — час-другой не расчет…» Кто его отец?

Й о г а н и к. Церковный сторож.

Ю з л. Как-то это не укладывается в мою систему… А впрочем, именно укладывается! Я ведь теперь ничего на свете не понимаю, ничему не верю, даже собственным глазам. Они-то видят, и видят все интересные вещи, да только черт ли им поверит… Черт! (Смеется.) Как он сказал — дать черту в зубы? Но как? (На секунду задумался.) Но то, что я видел в больнице, — нарисую, никаких полотен: только карикатуры. Я уже сделал набросок: главный врач во время операции. Во будет! И еще там было жутко смешное: паралитик, согнутый в три погибели, на этакой вроде бы лесенке — не могу избавиться от этой картины, может, это и будет у меня первый лист…

VIII

Х о з я й к а (входя, кладет на стол газеты). Газеты! (Юзлу.) Моя девчонка, и та обратила внимание, как вы похудели. А только это вам к лицу. Миниатюрненький вы, как куколка, теперь женщины на вас тем более клевать будут!

Ю з л (шутливо). Ой-ой, да я-то буду ли на них клевать? Я бы сказал — мне и не хочется что-то…

Х о з я й к а. Так я и поверила!

Ю з л. Вы тоже уходите?

Х о з я й к а. Вообще-то я дома нужна… Ну ничего, пан Йоганик с Тоничкой посторожат.

Ю з л. Я им помогу.

Х о з я й к а. Вам бы я не доверила — уж такой вы вертопрах! Вам теперь стараться надо, чтоб щечки поскорей зарумянились… (В дверях.) Побольше молока, хлеба с маслом… (Уходит.)

IX

Ю з л. Тоже чертов цветочек! Женщины, мол, на меня клевать будут… Мигом догадалась, что я уже прошел первое испытание! Кажется, супруг ее тоже не ангел был.

Й о г а н и к. Пил он.

Ю з л. «Миниатюрненький как куколка»… Хе-хе, ну и номер! Знаю, может, это мне и к лицу, да внутри-то у меня все будто поломано и разлажено. Выбрался из больницы — реветь хотелось, срамотища. И все же, быть может, это — единственно правильное из всего, что я мог сделать. Но все это висит на каких-то ниточках, а кто эти ниточки дергает — бес его знает. Не то чтоб я чувствовал себя марионеткой, но вот — бьется во мне какой-то другой человек и не знает, как ему себя проявить. А я не хочу выпускать его наружу, не хочу перестать быть старым шутом Юзлом, и в этом вся моя слава… Проклятая жизнь! Когда я валялся на койке, один-одинешенек, и мысленно подсчитывал, сколько раз она меня еще обжулит, как обыкновенный жид, сколько раз укусит, как норовистая лошадь, сколько раз вытрет ноги об мои надежды, как о половую тряпку, — мальчики мои, не