Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

Глубина и Рошкот обмениваются испуганными взглядами.

П а н и  Г л у б и н о в а. Детка… детка, что с тобой?

С л а в к а (улыбаясь). Не волнуйся, мама. Теперь ты будешь мною довольна. Отец, думаю, тоже… (Снова улыбается.) Если сегодня, завтра, послезавтра явится некий господин… я буду само благоразумие… (Взглянув на скомканный листок, выбрасывает его в окно.)

Г л у б и н а (горестно). Не нужно, Славка, так говорить… Никто не собирается тебя принуждать…

Славка только качает головой, улыбается.

Р о ш к о т (у него тоже слишком много накопилось на душе, он делает несколько решительных шагов к Славке; громко, почти резко). Знайте же, знайте… теперь я, кажется, начинаю понимать, что означают все эти колокола, прекраснейшие звезды и тому подобное.

С л а в к а (с улыбкой). Это еще не повод для того, чтобы кричать.

Р о ш к о т. Не буду, не буду. Остальное доскажу вполголоса.

С л а в к а. Что ж вы еще хотите сказать?

Р о ш к о т (опять зычно). Что я не больно-то цацкаюсь со своим сыном…

С л а в к а. Это я заметила.

Р о ш к о т. Заметили и отлично!.. (Слова стремительно срываются у него с языка.) А сейчас… не знаю, что вы на это скажете… сейчас я поцелую вашу милую головку… (Торопливо целует ее.) Вот! И на кой черт вам знать, зачем я это сделал! (Смеется.) А если вам, дитя мое, угодно выслушать меня, то скажу: мне и грустно и весело, и весело и грустно… и так и эдак, и так и эдак… (Раскатистым смехом маскирует волнение. Порывисто жестикулирует, ходит по комнате взад-вперед, поворачивается к окну и грозит месяцу пальцем.) Э, что было — то было… Смейся, смейся, насмешник серебристый!.. Ну, мне пора! Мальчик небось заждался! (Протягивает на прощание обе руки.) Гонзик, милостивая пани, друзья мои…

Г л у б и н а (в большом волнении). Может… может, пропустим еще по рюмочке?

Р о ш к о т. Нет-нет-нет, брат, боюсь. Чего доброго, в рюмку опять попадет какая-нибудь соринка… (Протягивая руку Славке.) Верно, мудрая головушка?

При последних словах занавес медленно опускается.

Франтишек Ксавер Шальда

РЕБЕНОК

F. X. Šalda

DITĚ

F. X. Šalda. Soubor díla F. X. Šaldy. Dramata. Praha, Československý spisovatel, 1957.

Перевод с чешского Евг. Аникст.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ПАНИ ГЕЛЕНА КОСТАРОВИЧ, вдова фабриканта, 53 лет.

РИША КОСТАРОВИЧ, заместитель директора банка, 32 лет.

АЛЕШ КОСТАРОВИЧ, его брат, музыкант, 21 года.

ФРАНТИШКА ЯРЖАБАТА, служанка, 18 лет.

АЛЕКСАНДР КОСТАРОВИЧ, брат покойного фабриканта, 53 лет.

АНЧА БАРТИКОВА, служанка, подружка Франтишки, 19 лет.

Действие происходит в Праге.

Между первым и вторым действиями проходит четыре месяца, между вторым и третьим — шестнадцать дней.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Большая кухня с плитой. Белая мебель мягкого дерева, на стене шкаф, полный посуды, в основном алюминиевой. Кроме того, большие кастрюли и сковороды, сверкая чистотой, висят на стене. В углу, из-за бумажной ширмы, оклеенной картинками из иллюстрированных журналов, виднеется кровать. Небольшая тусклая лампочка освещает стол и на нем — ворох грязного белья, которое  Ф р а н т и ш к а, стоя, сортирует, а  А л е ш, сидя, записывает в тетрадь.

Ф р а н т и ш к а. Десять мужских полотняных рубашек и две шелковые. Эти не пойдут в стирку с остальными; их надо стирать отдельно, в тазу, душистым мылом. Запишите их особо, паныч. Это рубашки пана Риши.

А л е ш. Риша часто меняет рубашки и доставляет вам много лишней работы.

Ф р а н т и ш к а. Он переодевается четыре, а то и пять раз в неделю; зато вы — только два. Но ему надо. Он много бывает в обществе, ходит на концерты, в театры, на балы… в… в… как это называется? Да, в клуб… знаю я разве, куда еще. А вот вы все дома. Сидите за своими книгами, а еще больше стоите у пульта с нотами и скрипкой под подбородком, а (улыбаясь) когда сударыня уходит из дома, вам нравится проводить время со мной на кухне.

А л е ш. Да; я всегда был… как бы сказать? Как будет мужской род от Золушки? Золушек… да, Золушек. Риша в этом доме с самого детства был золотым фазаном, а я — самым обычным, серым, невзрачным, которого не показывают… (Тщетно пытается улыбнуться) а лишь стреляют и едят. Мать и отец им гордились, когда он был еще совсем малютка. В три года поставят его на стул, и он декламирует гостям стишки или поет песенки и при этом ручкой в такт помахивает. Ему все аплодировали и сулили великое будущее. Дамочки едва не ссорились, кому из них понянчить его, носили ему столько сладостей, что он ими объелся. Потом уж никаких сластей от них не брал, и дамочки очень огорчались.

Ф р а н т и ш к а. Теперь я понимаю, отчего он такой… как бы сказать?.. красивый и нежный, потому, что его уже в детстве любили и ласкали красивые пани. Да, он мягкий и нежный… и вместе с тем такой мужественный и суровый и… как бы сказать?.. и… и… великолепный, как никто из мужчин. Волосы у него, как у женщины… курчавые от природы. Это случайно?

А л е ш (продолжая свою мысль). Меня же всегда прятали, как тайный грех. А почему? Видно, я был им не нужен и появился на свет против их воли? Ничего не понимаю… почему мне выпала такая судьба. Стыдиться за меня они начали рано… это бесспорно, может, даже со дня моего рождения. Должен сказать, что в детстве я долго болел. Стали уже сомневаться, смогу ли я ходить. Собственно, и сейчас я хилый… да… очень, очень хилый. После скарлатины я неважно слышу, долго не говорил и сейчас немного косноязычен… вернее, заикаюсь. Да, заикаюсь… заикаюсь, лишь когда очень волнуюсь и не могу взять себя в руки. Одним словом, злой человек мог бы назвать меня уродом. Но вы, Франтишка, к счастью, не злая. Ведь правда? (Горячо.) Нет… нет… вы безмерно… безмерно добры, вы ангельски добры. (Хватает Франтишку за руку, притягивает к себе и прижимается к ней головой.) Скажите, что я вам не противен; этого мне не пережить!

Ф р а н т и ш к а (вырывается). Перестаньте, паныч. Что подумала бы сударыня, вернись она сейчас… знаете, как она любит заставать врасплох. Говорит: вернусь в десять, хотя в эту минуту уже решила быть дома в половине девятого. И входит на цыпочках, подползает, как ласочка. Дверь вдруг раскрывается — и она уже на пороге.

А л е ш. Это она переняла от покойного отца. Он любил изображать из себя императора Наполеона. Хвалился, что, как Наполеон, знает каждую пуговку на рубашке