Чешская и словацкая драматургия первой половины XX века (1918—1945). Том первый - Иржи Маген

А л е ш (все больше распаляясь). Ошибаешься, маман! Я буду бороться с ним за редкостный трофей. Я покажу вам всем, кто я, я покажу, кого вы оскорбляли и унижали долгие годы. Чаша терпения п-п-переполнилась. Во мне зреет протест, и я уже не в силах совладать с ним. Вы, м-маменька, всегда л-ломали меня, но не надломили до конца.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Гнилое дерево нет нужды ломать, оно и так сгниет. Рано или поздно время само с ним сочтется.

А л е ш. О-о-ошибаетесь! Время работает на меня, оно мой союзник, а не в-в-ваш. С каждым днем зреет во мне решение дать отпор вам и Рише, воспротивиться самому духу этого дома, что воплотился в вас и покойном отце. Это не добрый дух, маман, и новое время с ним не уживется. (Возбужденно.) Новое время и-и-изгонит это чудище, растворит, как в царской водке, своим с-с-солнечным сиянием.

П а н и  К о с т а р о в и ч (цинично). Ха-ха-ха! Веред взбунтовался! Мой веред вновь встал на дыбы! Но его бунт косноязычен — бунт заики. Научись сначала говорить, мой милый!

А л е ш (сокрушен, сквозь слезы). Вы так боретесь, маман? Можете быть такой жестокой! Родная мать… Ужас! (Закрывает лицо руками.)

П а н и  К о с т а р о в и ч. Мне не остается ничего другого. Ты навязываешь мне это оружие своей безмерной ограниченностью. Я всегда считала тебя полоумным… из породы тихих и безвредных. А сейчас вижу, что ты из племени неистовых. Чего доброго, можешь стать и преступником… Впрочем, нет: для этого ты слишком слаб.

Алеш дергается и плачет от гнева.

А л е к с а н д р  К о с т а р о в и ч (стучит в дверь). Можно войти, Франтишка? (Приоткрывает дверь.) Уж не плачете ли вы, дорогое дитя?

П а н и  К о с т а р о в и ч. Входите, пан деверь, не стесняйтесь! Дорогого дитяти здесь нет, но скоро явится. Господа, как я вижу, собираются на кухне для беседы. Осмелюсь ли спросить, это будет five o’clock или thé dansant[122].

А л е к с а н д р. Добрый вечер, пани Гелена! Это ты плачешь, Алеш? Мальчик, до чего ты дойдешь со своей проклятой чувствительностью. Художник должен быть флегматиком — оставаться спокойным, чтобы волновать других. А если он сам без конца волнуется, то быстро исчерпает себя и у него не останется сил для своего предназначения. Ты уже не ребенок. Искусство — это особое призвание, а каждое призвание требует своей гигиены. А для художника умение сохранять спокойствие, если не постоянно, то хотя бы как можно дольше, гораздо важнее, чем для других. Художник должен быть наблюдательным, а чтобы быть наблюдательным, ты не смеешь становиться жертвой каждого, кому это вздумается. Какой же ты художник, если тебя любой может вывести из себя?

А л е ш. Ах, дядя, я не художник и не стану им никогда — я слаб. А маман этим пользуется и еще добивает меня.

А л е к с а н д р (иронично). Ошибаешься, мальчик. Горячность вводит тебя в заблуждение: ты сразу видишь все в черном либо в красном свете… там, где всего лишь одна серость… цивилизованная серость, не так ли, пани Гелена? Твоя мать все же слишком гранд дама, чтобы иметь замашки мясника на бойне или грубого, пьяного кучера. И садизм не в ее натуре. До этого мы еще не докатились. Наше мещанство еще молодое и находится на подъеме, не так ли, пани Гелена?

П а н и  К о с т а р о в и ч. Хватит острить, знаете ведь, что это меня раздражает. Жизнь не словесный турнир в трактире или в клубе. Это не шутка. Только вы, дармоеды, рады превратить ее в фарс.

А л е к с а н д р. Почему мы — дармоеды? Еще при жизни покойного брата я считал и до сих пор считаю себя продуктивным хозяйственным элементом, и прежде всего — одним из создателей благосостояния этой семьи. Стоил я ей немного — гораздо меньше, чем дал.

П а н и  К о с т а р о в и ч. На этот счет у каждого свое мнение. Насколько я знаю, вы придерживаетесь теории, что безумцы, мечтатели и утописты — самые плодотворные элементы человечества, его множители, завоеватели, я же, наоборот, считаю таковыми людей трезвых и практичных, которые знают свои возможности и свой предел. Первые для меня — дармоеды, будь то поэты, художники, музыканты или… так называемые изобретатели.

А л е к с а н д р. «Так называемые изобретатели» — это хорошо. К сожалению, не могу ответить вам такой же учтивостью и сказать о так называемых сумасбродах. Итак, сумасброды, пани Гелена, в этом явно ошибаются. Вам это может быть известно хотя бы потому, что, не будь некого безумца и мечтателя по имени Александр Костарович и его мансарды, где он предавался своим мечтам, — не было бы на вашей фабрике и его трех так называемых изобретений, а следовательно, не было бы так называемого процветания, которое они ей принесли, пока этот безумец и мечтатель сидел в каморке и вынашивал свои бредни и вздор. А когда прекратилась деятельность или бездеятельность его фантазии, его мансардное дармоедство, — кончилось и процветание фабрики. Выходит, что эти явления как-то взаимосвязаны.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Ничего подобного! Процветание фабрики объясняется лишь тем, что покойный муж брал в свои руки бредни и вздор Александра Костаровича и превращал их в нечто практичное, разумное и пригодное для употребления.

А л е к с а н д р (с иронией). В том, что он брал в свои руки и затем — в свои карманы, сомневаться не приходится. Однако должно же быть нечто, что можно брать. А это — идеи безумцев, мечтателей, утопистов, как вы изволите нас именовать. Без них нечего было бы реально осуществлять и практически реализовать.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Хватит об этом! А то через минуту вы еще докажете, что самым плодотворным в этом доме является не Риша, а, скажем, Франтишка. Вы всю жизнь пытаетесь вывернуть мир наизнанку, а действительность — поставить с ног на голову.

А л е к с а н д р. Да! Этот дом был на грани развала, пока сюда не пришла она. Не будь ее, все здесь давно бы передрались и выбили друг другу зубы. Тихая, спокойная, всегда уравновешенная, терпеливо сносит вашу истеричность, нервозность остальных и сглаживает все своим глубоким гармоничным, здоровым духом. Будь этого здорового духа чуть поменьше — и здесь воцарилось бы смятение, хаос и постоянное нестерпимое напряжение, которое, того и гляди, окончится взрывом. Она — благословение этого ужасного дома, вам, пани Гелена, следовало бы утром и вечером возносить богу благодарственные моления за то, что он послал ее вам. Перед ее приходом здесь уже нечем было дышать.

П а н и  К о с т а р о в и ч. Спасибо. А благодарения богу уж возносите вы с Алексеем. Ну, довольно об этом! Не угодно ли лучше объяснить, почему вы взяли