Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина

Другие торговцы чаще на флитерах фрукты возят. На горных дорогах машины трясёт очень сильно, вот бока и бьются – на своих я проверяла, больно. А фруктовые бока уж всяко нежнее моих.

Хасмина продаёт только мандарины, рядом с её домом больше ничего не растёт. Обратно с рынка уносит в своей корзинке рис и масло. Ну, или другое что – на что денег с продажи хватит.

Мало поболтали с ней, жалко. Убежала я догонять ребят своих, никак не могла дольше. Даже название деревни не успела спросить у неё, чтобы навестить, если каким ветром снова меня в Гватемалу занесёт. Рынок в Момостенанго – на нём, чую, пару суток провести надо, и то не хватит, чтобы истории всех его продавцов собрать. Ну, в другой раз…

А пока вот эту историю буду пересматривать. История бабушки Хасмин с её мандаринами. Деревья в горах мандариновые. Пересматривать и вам показывать. Чтобы вы тоже знали, что за каждой мандаринкой на вашем столе – чьё-то дерево в горной деревне, чьи-то шаги в утреннем холодном тумане, чья-то живая душа. Может быть, даже сеньоры Хасмин. Если так, то вам очень повезло. Она хорошая.

Ходила попрощаться с моим любимым цветущим огненными цветами кактусом.

Если бы этот рыжий кактус умел говорить, он бы вам про жизнь Чуинахтахуюба и поболее меня рассказал бы.

Место ему досталось удобное такое – на склоне горы, возле самой дороги. Той самой, единственной дороги, по которой можно доехать / дойти из деревни до ближайшего городка. Хорошо сидеть у дороги: всё видно, всё слышно, всё запоминается.

Рассказал бы, как эту самую дорогу примерно в двух с половиной километрах от клиники перекрывали на ремонт. Как мы каждую субботу тащили по перекрытому участку сумки и чемоданы с продуктами. Тащили и гадали – дотащим всё ж таки или бросить на середине придётся, а после вернуться? Дотаскивали, ничего. Слава богу, дорогу открыли, к моему отъезду уже.

Как воды в клинике по итогу пятнадцать дней не было, и мы с девчонками таскали мимо цветущей кактусовой головы канистры с водой, выпрошенной у местных жителей. Таскали, хохотали от боли в пальцах и пели-вопрошали: “Отчего, отчего, отчего мне так светло?”. То есть это мы с белоруской Кариной пели, а потом переводили на испанский для португалки Марианы и кактуса.

Как в ночи всей командой ходили поставить обезболивающий укол на дом к лежачей пациентке, потому что ей после операции по удалению матки даже шевельнуться больно было – не то что там встать и до клиники пешком дойти. А потом ещё раз ходили, уже другой ночью – снова было больно нестерпимо.

Рассказал бы, как усталые от жары и пыли пациенты падали под его жилистой кроной – передохнуть, набраться сил на последние два километра до порога клиники.

Рассказал бы, как мы с подвыпившим Натаниэлем валялись под его колючими листьями-ладонями и болтали о звёздах, в которые после смерти превращаются индейцы майя.

Рассказал бы, как одним светлым ещё вечером Натаниэль встретил меня трезвым и подвёл вплотную к кактусу – показать надпись на одной из мясистых зелёных ладошек, огромное “feliz” по всему листу.

– Так хорошо мне было, понимаешь! Что с тобой можно просто лежать, говорить, и ты не учишь меня, как жить правильно, а слушаешь. Проснулся и до сих пор проснувшийся и счастливый хожу. Вот, написал, чтобы все знали о счастье моём, и кактус тоже. Нравится?

Я кивнула. Со мной впервые такой подарок приключился.

Кактус тоже качнул-кивнул листами. Он знает сильно больше, но не хочет расстраивать Натаниэля. Даже ладошку дал порезать, раз тому счастливее жить от этого. Пусть уж.

что еще меня удивило в гватемале?

интерес и доверие

За те годы, что занимаюсь фотографией – привыкла к страхам героев сьемки.

Не обязательно говорю сейчас вот прямо про жуткий, парализующий страх (хотя и с ним приходилось встречаться, особенно в социальной фотожурналистике, когда почти час сидишь рядом с человеком и успокаиваешь, объясняешь, уговариваешь…). Я скорее вот про этот, простой и частый страх – а как я получусь в кадре? Что я только не переслушала: про “нерабочие стороны”, про “нефотогеничность”, про “волосы не так легли и поворот головы не идеальный” и тому подобное.

А в Гватемале впервые столкнулась не просто с отсутствием страха. Я встретилась с искренним интересом. Там всё тот же вопрос: “А как я получился?” звучал не дрожащим голосом, а интересующимся. Каждый спокойно смотрел в объектив, не сжимая руки в кулаки и не вытягивая шею. Практически каждый просил показать ему фотографию. Практически каждый просил сделать ещё одну и ещё – не потому, что первая не понравилась, а потому что: “А как будет, если я встану?”, “А как будет, если я кофту сниму?”

И да, я сейчас не про детей. Детям свойственен повышенный интерес ко всему новому – это не удивительно, знаю. Я сейчас про взрослых.

Им было интересно, как будет. Им было интересно взглянуть на себя с разных сторон. Увидеть себя такими, какими, возможно, вообще никогда не видели. Учитывая редкость зеркал и чистой воды в деревенских домах – часто на моих кадрах они с удивлением узнавали свой цвет глаз.

Поначалу я подумала, что это притворство какое-то перед чужестранкой с камерой, даже желание угодить. Но нет.

Раз за разом убеждалась, что это искренне, что им на самом деле интересно. Из притворства не будут просить снять, даже когда я просто сижу рядом с камерой. Из притворства можно звать всю семью и просить показать им снимок.

…Завтра я уезжаю в другую клинику, никарагуанскую. Как там всё сложится – ещё не знаю. Мне страшно. Я знала, что вообще-то непросто заглядывать в страшные уголки планеты. Знала, что тяжело каждый день видеть бесконечную боль, сталкиваться с невозможностью её уменьшить.

Но если этого не делать, знание о мире становится односторонним. Это всё равно, как знать себя только выспавшимся, нарядным. И совсем не знать себя усталого, с синяками под глазами, в мятой майке. Я хочу узнать себя разной. Я хочу узнать мир разным.

Поэтому жди меня, Никарагуа. Я тебя узнаю.

Третье место

Номинация «Поэзия»

Первое место

Леонид Негматов

Открой

Сборник стихотворений

«Открой, говорит, открой. Глаза, говорит, как дом…»

Открой, говорит, открой. Глаза, говорит, как дом:

откроешь – и вот уже сквозняк набросал листвы.

И, если открыл, взгляни, как осень лежит пятном

на тёмном сукне земли. Орехи для пахлавы,

айва для варенья – всё бери, говорит, бери –

и яблоки на вино, и сны для своих стихов.

Прощай, говорит, прощай постылые ноябри,

и жди, что закружит снег – и холоден, и пухов.

Смотри, говорит, смотри: кончается этот год.

Кончается каждый год, и нужно успеть продать

свой очередной закат. Свой очередной восход.

Молчи, говорит, молчи – крадись, говорит, как тать.

Из ста человечьих стай истай, говорит, истай,

спади, говорит, с лица. Уйди запасной норой,

исчезни в лиловой мгле. Не ведай мадридских тайн.

И я закрываю дверь. Открой, говорит, открой.

«Трахеей охватила небо молния…»

Трахеей охватила небо молния,

слепя, как “птичка” в фотоателье.

Боль мокла виновато – это, мол, не я, –

и пряталась в развешанном белье.

Дождь барабанил, словно пальцы пьяные

выстукивали дробно ритм-н-блюз, –

не по прогнозу, а по расписанию

доставлен тучей мелодичный груз.

И день был ночь. И ночь была над Волгою.

И кто-то в ту минуту умирал.

И гром был марш: раскатистое, долгое

трещанье било в радиоканал.

Всего-то помню – полное беззлобие,

в которое, как в шёлк облачена,

ты – Божье ненаглядное пособие –

стоишь в витрине мокрого окна.

«Сегодня вечером такие облака…»

Сегодня вечером такие облака –

как будто ангелов подняли по тревоге.

Я шёл к тебе, но замер