Фасциатус (Ястребиный орел и другие) - Сергей Александрович Полозов
— Во сколько мы договорились встречаться?
— В сэмь.
— А ты во сколько встал?
— В восэмь. — Он смотрит на меня с обезоруживающим чистосердечным простодушием.
— Ну, ладно, встал в восемь, а почему приехал в десять?!
— А бэнзын?
— Что бензин?! Ты вчера заправиться не мог?
— Но ведь мы же сыгодня едэм, а не вчыра… — Видя, что все у меня внутри кипит, он решает меня успокоить, заодно подведя итог несерьезному, на его взгляд, разговору: — Да не волнуйся ты, Сыргэй, доедем куда нада!
Мне становится смешно, потому что сердиться на Рахмана всерьез я не могу: у него тринадцать дочерей, а он с прежним упорством хочет сына. У меня (как ты знаешь) есть (от тебя) сын (Вася), поэтому Рахман безоговорочно и с нескрываемой завистью признает во мне старшего.
Когда мы впервые встретились несколько лет назад, меня поразило, что у такого молодого мужика, почти парня, было трое детей. Через пару сезонов их было уже шестеро. Дивясь такому делу, я спросил его тогда, мол, какие перспективы? Он ответил: «Пака не будэт сына!» Так я год за годом и езжу в Кара-Калу, вновь и вновь встречая там неунывающего Рахмана, ошарашивающего меня своими достижениями на поприще демографии…
Всю дорогу я скакал из кабины (в которой ехал «как начальник») в кузов («как джентльмен»), когда нам по дороге голосовали молодые женщины-туркменки с детьми или почтенные ханумки с монистами, национальными бляхами на груди, подбиравшие многочисленные подолы, вскарабкиваясь на высокую ступеньку кабины.
На Чандыре заехали показаться погранцам на заставу, недалеко от которой как раз и расположена заветная для меня Казан-Гау. Командир, молодой капитан, встретил нас очень доброжелательно, просмотрел документы; на мой прощальный вопрос — можно ли ткнуться к ним в случае чего, ответил, что — «Не положено, конечно, но какие разговоры…» — так что на всякий пожарный прикрытие есть.
Доехали до места, где стояли с Переваловым и Котом в прошлом году; воды в Чандыре полно (а следы спавшей воды — вдвое выше): дожди идут не переставая по всей округе, все дивятся этой необычно мокрой весне.
Сгрузились, отлили бензина для своей кухни (паяльной лампы) в надтреснутую трехлитровую банку; распрощались с Рахманом. Сняли штаны, надели рюкзаки и полезли вброд через Чандыр. В три часа свалили все барахло у того гнезда, которое в прошлом году было здесь новым, а сейчас совсем старое, неподновленное, расползлось от дождей.
Сели поесть; попили гражданской еще (привезенной с собой) водички из моей фляжки. В последующем предстоит пить бурлящий в Чандыре «кофе с молоком». Слава Богу, жары нет; градусов двадцать восемь.
Роман отправился к Чандыру посмотреть следы на глине, за водой и расспросить про местных зверей сторожа, у которого навес на ячменном поле; я остался смотреть на небо и на свою гору. И что же ты думаешь? В 16–02 они прилетели!
Опять пара, подлетели, показались, но ничего особо обнадеживающего не продемонстрировали. Гнезда нет, явного гнездового поведения тоже не видно. Просто летают себе и летают. Видел их до вечера четыре раза. И так же, как и в прошлом году, дважды набирали над горой высоту в полкилометра и планировали оттуда в Иран…
Пока я их высиживал, Роман вернулся, причем не с чандырской стороны, а по ущелью, и с ним сторож-туркмен на лошади. Он и рассказал, что с противоположной стороны Казан-Гау есть родник. Постоянный! От наших сваленных в кучу вещей до него оказалось всего ничего, правда, по очень крутым склонам. Перспектива прозрачного питья явилась таким стимулом, что мы подхватили свои рюкзаки и поскакали туда, как архары. Окупилось сполна. Вечером великолепно: сложили из кусков плоского сланца очаг, приспособили паяльную лампу.
Сейчас у меня не вызывает ни малейшего сомнения, что волшебная лампа Аладдина была паяльной лампой. Ревет как реактивный двигатель; трехлитровый чайник закипает по часам за семь минут. Заварили зеленого чая; едим кильку в томатном соусе, которую я никогда в жизни нигде не покупал (а она очень даже ничего) и свиной «ланчен-мит».
Вечер облачный, легли утеплившись, так я уже в час вылез изо всего и дальше спал просто на спальнике. В два часа полнеба разъяснило, вылезла полная лунища (причем с гало) — все видно вокруг.
Все, ложусь; завтра допишу».
«17 мая. …Встали еще в темноте, но видно, что пасмурно. Убоявшись возможного дождя (это в мае-то! Здесь?! Дожили…), поставили палатку. Натянули ее, как на колья, на трубчатые стебли ферулы — это огромные однолетние растения (трава, проще говоря), которые цветут сейчас повсеместно двухметровыми желтыми свечками.
Вообще цветов этой весной везде тьма. Говорят, что по обилию так бывало, но вот по разнообразию одновременного цветения этот год выдающийся. Может быть, из-за поздней весны цветение разных видов не растянуто во времени, все сжалось по срокам, уплотнилось. Любые цветы и любые цвета сплошным ковром.
Сложили все в палатку, позавтракали, отправились по делам вокруг Казан-Гау и почти сразу наткнулись на двух архаров, которые унеслись от нас по крутому склону с такой легкостью, словно это ровная дорожка. Гнезд нет; никаких сюрпризов или неожиданностей нет. Разошлись с Романом в разные стороны.
Потом я добрался до вершины, но погода для хищников плохая, пасмурно, придется долго ждать, пока начнут летать: нет конвекции. На самом верху наткнулся на самку кеклика, которая не убежала и не улетела, а начала меня активно отводить, имитируя раненую птицу. Зрелище ужасно трогательное, по-настоящему волнует меня каждый раз. Когда вижу такое, вся обычная куриная бестолковость этой птицы мгновенно отходит на второй план: настолько вдохновенно и самоотверженно она отводит опасность от гнезда и старается убедить меня в том, что сама она — легкая добыча.
Я не ломаюсь, поддаюсь на обман, делаю вслед за ней несколько быстрых шагов. Добившись своего, кеклик из дергающегося, умирающего комка перьев вновь превращается в изящного летуна и, застыв на долю секунды с торжествующим видом элегантной умной птицы, обманувшей лоха-орнитолога, со свистом срывается вниз по склону, закладывая широкую дугу, чтобы вновь вернуться поближе к невидимым мне птенцам. Эх, родители, родители…
Ниже по склону певчая славка подлетает с кормом в клюве к истошно орущему на кусте держидерева слетку, подсаживается рядом с попрошайкой, жалобно трясущим крыльями, кормит его, а потом нагибается, подхватывает у отпрыска из-под хвоста белую капсулу помета в слизистом мешочке и относит ее, бросая метрах в десяти. Это еще
