Нефритовая лиса - Крис Велрайт

— Достань шкатулку, — приказала она глухо.

Служанка пошатываясь кинулась к сундуку, достала небольшую резную коробочку и бутыль с водой. Тай Дзяо дрожащими руками открыла шкатулку. Внутри были маленькие мешочки с чем-то тёмным, порошкообразным. Она взяла один, раскрыла и высыпала содержимое в воду.

Ицин узнала этот ритуал.

Пепел.

Мать давным-давно рассказывала, что если выпить пепел с водой, духи примут тебя за мёртвого и не заметят.

— Выпей. — Тай Дзяо протянула бутыль служанке.

Женщина не задавала вопросов. Она поспешно прижала бутылку к губам, сделала глубокий глоток. Затем, обернувшись, шагнула к Ицин, протягивая ей сосуд.

Но мать резко подняла руку.

— Нет.

Голос её был твёрдым, ледяным.

— Не трать на неё.

Ицин почувствовала, как кровь стынет в жилах. Она встретилась взглядом с матерью, но там не было ни жалости, ни любви.

— Для неё уже всё решено.

Глава шестая

Когда море, наконец, успокоилось, и тяжёлый рёв волн сменился ленивым плеском, Ицин решила покинуть свою каюту.

Сидеть в четырёх стенах с матерью было невыносимо. Воздух был пропитан молчаливым осуждением, а взгляд Тай Дзяо стал острым, как нож, будто она больше не видела перед собой дочь — только нечто чуждое, опасное.

Ицин чувствовала, что всё изменилось. После шторма вещи сдвинулись с места,

мебель поскользнулась по скрипящим доскам, но Тай Дзяо не спешила вернуть их обратно. Наоборот — она начала располагать предметы иначе, с беспокойной точностью, словно вырисовывая невидимую схему.

Сначала она приказала служанке определить, где восток.

— Выясни, с какой стороны взойдёт солнце, когда рассветёт, — скомандовала она глухо.

Служанка, всё ещё бледная после шторма, послушно отправилась наверх.

Когда та вернулась, Тай Дзяо переместила стол на противоположную сторону комнаты,

приказала закрепить его, словно он был ключевым узлом в каком-то обрядовом рисунке. Затем она развернула сундуки под углом, подушку на постели положила криво, но с определённым смещением. Над ложем повесила тонкую занавесь,

расшитую причудливыми символами, что портили симметрию комнаты,

но явно имели значение. Достала непонятные флаконы с жидкостями, пахнущими горькой травой. Она разложила амулеты — сухие корешки, пучки перьев, плоские камешки, покрытые выцарапанными знаками.

Ицин стояла в дверях и наблюдала, как мать двигалась с фанатичной сосредоточенностью. Она была точно уверена: это не было случайностью. Не было хаосом. Это была защита. Построенная методично, с верой и страхом. И, главное —

не от стихий, не от бед, а от неё. От дочери, в которой Тай Дзяо больше не видела человека, а злого духа, который, по её мнению, разрушал семью и теперь должен быть сдержан.

Наблюдать за странным, напряжённым молчанием матери, за её суетливыми перестановками предметов и взглядами, полными холодного страха, стало для Ицин невыносимым.

Она вышла на палубу, словно выбралась из душного, наполненного дурными знаками пространства. Свежий воздух ударил в лицо, прохладный и солоноватый, и с ним пришло неожиданное ощущение облегчения.

Шторм утих.

Небо было ясным и безмятежным, словно всё случившееся накануне — оглушающий рев волн, страх, треск древесины, крики — было всего лишь дурным сном.

Море блестело в лучах солнца, и в этой мягкой, светлой глади было что-то примиряющее. Как будто оно извинялось: «Прости, я не хотело. Теперь всё будет иначе.»

Но спокойствие было только видимостью. На палубе царила деловая суета.

Матросы, всё ещё бледные от пережитого, доставали из трюма сундуки, вытаскивали тяжёлые ящики, бережно опускали их на доски. Вокруг них сновал мужчина в изношенном, но аккуратном халате, с тонкой кистью за ухом и узким блокнотом в руке.

Рядом с ним — слуга с чернильницей, чуть не спотыкаясь на каждом шаге.

Каждый сундук, который поднимали, открывали прямо на палубе, вещи аккуратно раскладывали, и писарь быстро записывал что-то в свиток, иногда цокая языком или морща лоб.

— «Сундук с лаковыми вставками, левая стенка влажная. Повреждение парчи. Записать на списание, но оставить в расчёте за вес. Следующий!»

У борта стоял её отец.

Скрестив руки за спиной, он выглядел как изваяние — прямой, строгий, невозмутимый. На его лице не было тревоги, ни гнева, ни усталости, только спокойная сосредоточенность, как у человека, который всегда считает убытки первым делом, а горю даёт место потом.

Ицин сделала шаг вперёд.

Она не знала, что именно хочет сказать, но ей хотелось хотя бы подойти.

Быть рядом. Почувствовать, что он всё ещё её отец. Но прежде чем она приблизилась,

к нему подошёл другой человек.

Высокий, крепкий, с загорелой кожей, в одежде моряка — но аккуратной, с чистыми швами и вышивкой на манжетах. Его осанка была прямая, взгляд острый, подбородок гордо вздёрнут. Ицин подумала, что это, возможно, капитан судна.

Но стоило ему заговорить с её отцом, как его лицо стало другим.

— Господин Дзяо… — начал он, почтительно склонив голову.

Голос его дрогнул. Спина потеряла прежнюю прямоту, он начал напоминать ученика перед суровым наставником.

— Мы… почти всё посчитали. Шторм унес часть мешков с рисом, перевернул сосуды с маслами, но основное осталось. Некоторые сундуки с вещами повреждены. Но приданое госпожи Ицин, которое вы просили установить отдельно от прочего груза, уцелело полностью. Остальное… ну… я… мы составляем список, вот…

Он протянул пергамент, который предательски дрожал в руках.

Отец взял его молча, пролистал, даже не глядя на мужчину. Кивнул.

— Хорошо. Продолжайте подсчет. Важно учесть каждую мелочь.

— Слушаюсь, господин, — быстро склонился капитан и поспешил прочь, чуть не сбив проходящего матроса.

Ицин наблюдала за этим сценой в тишине, и только когда отец повернулся обратно к морю, она сделала шаг ближе.

Он заметил её.

В его глазах не было враждебности, но и тепла она не увидела.

— Ты не спишь? — спросил он, не оборачиваясь.

— Слишком много шума, — тихо ответила она. — И мыслей.

— Да, мыслей нынче у всех хватает.

Они стояли в молчании — и это молчание было почти спокойным. Впервые за долгое время. Ицин не знала, будет ли у них разговор. Но он не прогнал её. И этого было достаточно.

— Мы много потеряли? — неуверенно спросила Ицин.

Глаза её сами собой блуждали по палубе, по лицам матросов, по разложенным вдоль борта сундукам.

Из-за угла раздался знакомый, неприятный голос.

— О, мои ларцы! Моя шкатулка! Кто касался моих вещей⁈ — стонала наложница Фань, подбегая к ряду ящиков и охая так, словно её саму только что выбросили из трюма.

Служанка поспешно