Нефритовая лиса - Крис Велрайт

Пальцы дрожали. Но она не отпускала. Закрытые ставни со скрипом сомкнулись, погрузив комнату в темноту и шум их собственного дыхания.

На мгновение наступила странная тишина. И от этого стало только страшнее. Где-то внизу что-то хлопнуло, будто сорвали запор. Послышались шаги на лестнице — медленные, тяжёлые.

Что если грабители всё же проникли внутрь гостиницы?

Ицин взглянула на Фань, и та встретила её взгляд. В этот короткий момент между ними промелькнуло молчаливое понимание: если кто-то войдёт в их комнату — им конец. Здесь только три женщины. Что они смогут противопоставить людям с оружием?

Ицин резко вскочила и бросилась к тяжёлому комоду у стены.

— Помогите мне сдвинуть его к двери! — прохрипела она, оборачиваясь.

Служанка по-прежнему дрожала под столом, вжавшись в пол. Она не двигалась.

— Фань! — Ицин повернулась к наложнице, в голосе звенела паника. — Давай, помоги мне. Иначе нас всех разрубят на куски! А так, пока они будут ломиться, у нас хотя бы будет несколько минут. Может, кто-то услышит. Может, нам успеют помочь!

Руки Фань дрожали. Она стояла неподвижно, глядя на служанку, как будто та могла предложить ей решение. Но служанка смотрела на неё испуганными, стеклянными глазами. По её лицу было ясно — она в таком шоке, что не поймёт ни одного приказа.

Фань сжала губы. Сделала шаг к Ицин. Затем второй. И молча положила руки на край комода.

— На счёт три, — выдохнула Ицин.

— Один… два… три!

Обе налегли. Массивный комод со скрипом сдвинулся с места. Их усилия были неуверенными, неровными, но решительными. Шкаф с шумом поехал.

И тут в коридоре что-то захлопнулось с чудовищной силой, будто сорвали дверь с петель. Комната задрожала. Ставни на окне затряслись, одна створка неплотно прилегающая стукнула о раму.

Из тишины вырвался чьей-то крик, глухой, неестественный, искажённый. Шаги за дверью стали ближе. Тяжёлые, как удары барабана. Потом — резкий скрежет, будто кто-то провёл кинжалом по стене.

Ицин и Фань одновременно вжались в стену. Не сговариваясь, они прижались друг к другу, обнялись, как дети, которых застал ночной кошмар.

Губы Фань дрожали. Она начала быстро, бессвязно бормотать:

— Я клянусь… клянусь всеми богами, какие есть… если мы выживем… я всё изменю… я не хотела… я не заслуживаю смерти, не сейчас, не здесь…

Она сжалась сильнее, как будто старалась спрятаться в тени собственной вины.

— Я не всегда была плохой, — продолжала она в полуисступлении. — Я… я просто боялась… я хотела лучшего для сына… я… я не знала, что всё обернётся вот так…

Её голос ломался, превращался в шёпот, в хрипы, в молитвы.

Ицин слушала, но не могла вымолвить ни слова. Горло сжалось, мысли расплылись. Сердце грохотало так, что казалось — его слышит весь дом. Она просто держалась за Фань, цеплялась за её руки, за её дыхание, за призрачное ощущение того, что они ещё живы. От тела наложницы пахло кремом, тем самым, которым она часто мазала руки. Обычно его аромат казался сладким, цветочным — теперь же он был едким, почти удушающим, как если бы роза заплесневела.

Фань схватила Ицин за руки — и та почувствовала, как крем растаял от жара и пота, сделав её ладони липкими.

— Нас обязательно спасут, — шептала Фань, будто убеждала не только Ицин, но и себя. — Пусть мы не так ценны, как мой сын или твоя мать… но мы всё равно часть семьи, Ицин. Часть крови. Часть дома.

Она посмотрела ей в глаза. В этом взгляде не было ни колкости, ни притворства. Только страх и, возможно, нечто похожее на искренность.

За дверью продолжался странный шум — глухой, настойчивый. Словно кто-то обшаривал коридор, проверял каждую дверь. И теперь… теперь казалось, что кто-то остановился у их порога.

Щелчок. Скрежет.

Обе замерли.

Взгляды вонзились в дверную ручку.

Комод, подперевший её с той стороны, дрогнул. Казалось, что кто-то начал давить на дверь — проверять, поддастся ли она.

У Ицин пересохло во рту.

«Задержит ли этот старый комод?»

«Успеют ли их спасти?»

«Что с ними сделают, если войдут?..»

Ицин вспомнила историю, которую читала однажды — жарким летним днём, на веранде. Тогда солнце пекло кожу, а ветер еле колыхал занавеси. История была противоположностью той безмятежности: ледяная, пугающая, страшная.

В ней рассказывалось, как враги напали на дворец. И о том, что они сделали с женщинами. Это было отвратительно. Жутко до тошноты. Ицин тогда не могла спать многие ночи подряд. Эти строки стояли перед глазами, как ожившие призраки.

— Если комод и дверь не выдержат, — прошептала она, голос был хриплым, будто язык пересох, — лучше умереть, чем достаться преступникам.

Фань замерла и уставилась на неё с округлившимися глазами.

— Они могут сделать с нами страшные вещи, — продолжала Ицин, глядя в темноту, будто разговаривала не с Фань, а с самой собой.

— Нет… нет… нет! — горячо запротестовала Фань. Она затрясла головой, прижав руки к груди. — Даже думать об этом не хочу! Не смей так говорить!

— Я как-то читала… — голос Ицин стал отрешённым, почти безжизненным. — Они обесчестят нас и продадут в рабство. Никто потом не вернёт нас. Ни семья. Ни отец. Ни даже боги…

На глаза Фань навернулись слёзы. Она судорожно выдохнула, закрыв рот рукой. Ицин почувствовала, как и её щёки стали влажными. Она не осознавала, когда именно начала плакать.

Они обе сидели на полу, в темноте, в объятиях. Две женщины, забывшие о зависти, статусе, гневе. Остались только страх, слёзы — и жажда выжить любой ценой.

— Надо найти что-то острое, — пробормотала Ицин, оглядываясь по сторонам.

Она поползла в сторону брошенной наложницей шкатулки, в надежде найти там шпильки для волос. Где-то в памяти всплыли строки из книг — истории о женщинах, убивавших себя или врагов шпильками, украшениями, всем, что попадалось под руку в последний миг.

Она раскрыла шкатулку, дрожащими пальцами начала перебирать украшения, баночки с косметикой, какие-то странные мешочки. Она искала что-то тяжёлое, острое, хоть немного пригодное.

— Не глупи, Ицин, — взмолилась Фань, наблюдая за ней и постоянно оглядываясь на дверь. — Ты серьёзно думаешь, что мы заколем друг друга шпильками для волос? Они же тупые! Да и откуда у нас