Дневник Блокады - Алёна Владимировна Годунова

Писать кончаю.

Зоя Георгиевна

У нас в квартире жила одна старая дева с сестрой и её семьёй. Она попросилась к нам: «Пустите меня! Я шью на машинке – мне нужен свет». А у них все окна забиты фанерой. Мы и пустили. Она увидела папино пальто, говорит мне: «Давай я тебе из него пальто сошью». А сама меряет на меня, а шьет по себе.

И однажды она нас обворовала. Всё взяла, что было хоть немного ценно: мамино пальто и красивый халат, сестрёнкин шерстяной костюм и крепдешиновое платье цвета электрик с кожаными туфлями, которые ей подарили на шестнадцатилетие. Ручные часы, иконы с серебряным окладом – всё забрала, что захотела.

Я пришла с работы, увидела всё это, рассказала соседке, с которой мы были в хороших отношениях. Она говорит: «Езжай на вокзал. Они точно не успели уехать. Их там по 3 дня мучают».

Я отвечаю: «Я подожду Лилю».

Это было 14 июня. Я жду-жду, приходит сосед. Он работал в порту и по дороге домой как раз проходил мимо Кировской площади. И вот, он рассказывает: «Я видел, как 5 девчат сразу, как языком слизало. Прямой наводкой».

Лидия так и не пришла домой. Но не хотелось верить, что она была там. Поэтому утром я пошла к управдому и говорю: «Лидия не пришла домой ночевать».

Она отвечает: «Я сейчас всё выясню».

Примерно через 2 часа приходит и говорит: «Собирайтесь, я вас отправляю в детский дом».

Я отвечаю: «Я не пойду в детский дом. Я уже работаю».

Таня плачет: «Я тоже не пойду!»

Я говорю: «И Таню я воспитаю».

А управдома отвечает: «Ты хоть себя воспитай!»

Мне было 15 лет, Тане – 13. Меня оставили. А её отправили в детский дом.

22 января 1942 года

Сегодня рабочий день. Иду в контору к 11 часам. Приду домой часа в 2. Разве это работа? Холод невероятный. Пишем, пишем, а потом бегаем, чтобы немножко согреться. Да не очень бегается на голодный желудок. Вчера я еле-еле тянула ноги. Взяла с собой два маленьких кусочка хлеба с солью. Когда пришла, не утерпела, немножко откусила, а ждать «обеда» надо было до 5 часов вечера, то есть оставалось ещё 6 часов голодать.

Обед же состоял всего из пшенного супа, причём это было больше похоже на воду, чем на суп. Да, утром мы были все разочарованы. Ждали с 21 января прибавки хлеба, а её не оказалось. Живём надеждой. Когда шла домой, толпы народа на Гороховой были сильно возбуждены и одно и то же повторяли. Что в 12 часов дня передавали о прибавке хлеба по радио. С 22 января. Об этом твердили абсолютно все от мала до велика во всех уголках Ленинграда. Но кого бы я ни спрашивала, сами радио не слушали, а слышали от того-то, от того-то. Я шла домой, надеясь, что получу точную информацию от своих. Оказывается, радио не работало. Вот несчастье!

Откровенно говоря, я твёрдо верила, что прибавят. Так как все так уверенно говорили. И конечно, мечтала съесть немножко больше хлеба.

Ждали маму из булочной с нетерпением. Наконец, пришла… И что же, оказывается, очередная сплетня, вранина. Никакой прибавки нет. Ну что же можно сказать? Люди хотят накормить друг друга приятной враниной, но потом получается обратное. Становится ещё тяжелее. Ведь вот до чего можно завраться, это последнее дыхание ленинградца, это бред голодных измученных людей. А может, специально это делают подсобники Гитлера, чтобы больше взволновать, возмутить народ? Кто их знает! Однако факт остаётся фактом. Причём очень скорбным. Хлеба не прибавили. Надо набраться мужества и ждать, ждать, ждать…

Вчера давали по 50 г масла на все категории в счёт нормы января (давали жиры в первый раз в этом месяце). Ритуське выдали 75 г масла. На наши карточки не получили из-за большой очереди, а сегодня уже нет. Был пущен в продажу только один ящик.

Всего мучительнее, когда Ритуська без конца просит «хеба». Что может быть страшнее, ужаснее, когда маленький ребёнок просит есть, а дать нечего? Это поймёт только тот, кто пережил подобное.

Дочка стала очень занятная. Зовёт себя «Тимита Колайна Каноня», что значит Маргарита Николаевна Носкова. Что похоже на действительность в этом лепете? Но он такой приятный. Она начинает запоминать целые фразы из стихотворения про Мишку, как например: «полю, гуля, паля» – «на полу в углу спала». У неё много игрушек, книжек. Покупаю ей всё. Сейчас она лепечет: «сёбака безить». Когда её несёшь к раковине делать сиси, она кричит: «Кока, путти», так как Кока обычно стоит у плиты. Потом она сама себе говорит «пси, пси».

Сейчас дерёт меня за рукав и кричит: «Иня, мама, мититься кыс, опа!»

Иногда называет меня и бабушку заинькой. Иногда кричит «папа-Коля, мама-Инна». Всё гадает на папу в карты и кричит: «Папитька, митетький, косе домой!», «Папа пух, бить, нема».

Дождётся ли она своего папульку, миленького? А ведь может быть такое чудо, что он жив. Дай бы Бог. Тогда бы я и дочка были самые счастливые на свете! Тогда бы я стала довольна своей жизнью и не сетовала на свою судьбу. Но только не бывать этому. Я должна доживать свой век вдовой, и воспитывать дочь – это мой долг.

Зоя Георгиевна

Таня пробыла в детдоме около недели. Я тогда ещё получала иждивенческую карточку. Ей в детском доме давали суп. Она водичку сама хлебала, а гущу мне в стакане приносила. Я говорю: «Кушай сама, ты же голодная!»

А она всё равно мне несёт.

Однажды прихожу с работы, а Зоя, соседская девочка, рыдает. Она с Таней в куклы играла. И я им помогала. Старшая сестрёнка подарила Тане со своей первой получки куклу – большую, с закрывающимися глазами. Это такая редкость была! Все о такой мечтали.

Так вот, оказалось, что Таня приходила и забрала эту свою куклу. Я говорю: «Это ведь её кукла. Это ей покупали».

На этом всё и закончилось. Детский дом, где была моя Татьяна, эвакуировали. Я с ней даже не попрощалась.

Часть 6. Блокада. Жизнь. Люди

24 сентября 1942 года

Мой дорогой дневник. Целых восемь месяцев я не брала тебя в руки. Всё ждала лучших дней. Хорошие дни ещё не пришли. Но я жива, жива моя дорогая дочурка, мама и все близкие, родные. Конечно, кроме папульки и тёти Сони, которая умерла при эвакуации из Ленинграда.

Сегодня я ответственный дежурный при Дуниловском предприятии. И решила я опять писать. Это всё же развлечение. Сегодня исполнился ровно месяц, как я работаю здесь счетоводом при расчетном отделе.

Расскажу некоторые моменты из моей жизни за эти прошедшие 8 месяцев.

2 февраля 1942 года уехали в деревню хозяева той квартиры, в которой мы жили, то есть две тёти (Клаша и Кока) и двоюродный братишка Боря. Остались я, мама, сестра Лида и моя милая дочурка. Боже мой! Сколько пришлось перенести за этот сравнительно небольшой период времени! Мы страшно голодали. Запасы, которые были предназначены для дочки, все иссякли. Она сидела на одном хлебе и супе-воде. Кашу не из чего было варить. Милая моя крошка, ты героиня, что вынесла все невзгоды! Сколько ты голодала и как голодала!

О нас уж я не говорю. От того несчастного куска хлеба, который на нас получали, и то всё обламывали, ведь она маленькая и защитить себя не могла. А у нас, у взрослых, голод был сильнее всех других чувств. Или, вернее сказать, он заглушал все человеческие чувства – совесть, жалость к ближнему и всё другое. И даже я, мать своей милой крошки (да простит