Дневник Блокады - Алёна Владимировна Годунова

Для этого я шила мужские трусы. Каждая мастерица старалась подойти, подсказать, помочь. То у меня нитки рвутся, потому что ещё не был выработан ритм. То иголка ломается, а это дефицит. Но со временем приловчилась. А когда я уже шила за день по 8 пар трусов, начальница цеха сказала: «Всё, завтра оформляешься. Считай, ты рабочий класс».

И я оформилась. Хотя карточку мне ещё не давали. Это было где-то в середине месяца.

А потом я строчила так, что моя машинка выделялась среди всех. У кого-то ноги опухшие, кто-то в возрасте, а у кого-то сил нету. Машинки ножные, а у меня ноги были сильные. Я в них усталости не чувствовала. Как пущу 20 полотенец в одну сторону! А потом – в обратную. У меня быстро всё получалось.

16 января 1942 года

В положении Ленинграда улучшений нет, а есть ухудшение. Мама встает в 5 часов утра и раньше, и идёт в очередь за хлебом, чтобы получить несчастный паёк. Продуктов не дают уже вторую декаду. Правда, дали авансом в счёт месячной нормы по 400 грамм какой-то немыслимой муки, высевок, из которых мама варит болтушку. Маме всех тяжелее. Она всё так же делит хлеб по кусочкам и всегда себя обделяет. Надо за ней следить.

Я начинаю пухнуть. И мама тоже. Я пью больше, чем ем. Но надо ведь чем-нибудь заполнять желудок?

Ритуська счастливее всех. Она не доедает кашку. Я бы эту кашку проглотила сразу.

Лида тоже очень похудела. Она не стонет, что хочет есть. Я стараюсь делать то же. Я думала, что болтушку есть не буду, а теперь только бы побольше. Чем больше хочется есть, тем чаще вспоминаешь прошлые, теперь кажущиеся такими счастливыми, дни.

14 января я случайно встретила конспект доклада, который делала в Ораниенбаумском банке о Международном женском дне 8 марта. Я сразу вспомнила тот вечер, когда готовилась. Коля был тогда дома, около меня. Приготовил покушать, я готовилась к докладу. Писать невозможно. Дочка забралась на колени и просит срисовать её «юку». Из-за неё пролила чернила. Хочу записать стишок, который мне очень нравится. Ритуська вырастет побольше, я её научу. Она уже сейчас начинает понимать и с удовольствием слушает.

Мишка (детский разговор)

Время идти на работу.

Сегодня кончили работу в 13 часов из-за холода и отсутствия света. Клиентов не впускали. Решила идти в Гостиный купить каких-то книг. Теперь ведь нечего купить. Дошла до Большого Гостиного Двора. И что же предстало перед моими глазами?

Половина Гостиного двора по Невской линии сгорела. Всё обгоревшее, чёрное, разрушенное, валялись обломки, кирпичи. И ещё валил дым. Причина пожара неизвестна.

Рядом с Гостиным Двором здание Думы тоже разрушено – попал снаряд. Напротив Думы стоит разрушенное бомбой здание. Тут стоит замерший троллейбус. Вообще, что теперь представляет из себя проспект 25 октября? Он больше похож на улицу провинциального города, причём разрушенного.

Я вообще не могу выразить красиво свои мысли. Голова перестала работать.

Зоя Георгиевна

Лидия, старшая сестрёнка, в детстве переболела скарлатиной. Она 1925 года рождения, я – 1926. Она была на 1 класс старше меня. Но из-за осложнений пропустила целую четверть. И в третьем классе осталась на второй год. А уже в 6 классе ей было стыдно учиться со мной, и Лиля ушла в ФЗУ – фабрично-заводское училище. Она училась на портниху. Из её группы сформировали санитарную дружину. За успешное окончание ФЗУ её премировали путёвкой в дом отдыха. Хотя отдохнуть ей там уже не пришлось. Вместо этого она провела время на окопах.

22 июня всю её дружину забрали на фронт. И за сестрёнкой пришла женщина с повесткой. Мама говорит: «Она в доме отдыха».

Та отвечает: «Как вернётся, пусть явится».

Лиля вернулась в конце июня с жуткими мозолями на руках. Пошла в военкомат и вернулась со слезами: «Меня не было – дружина выехала на фронт».

Больше сестрёнку не призывали. Её отправили на работу на фабрику им. Бебеля. Она шила воинскую портупею. На конвейере. Когда у неё начался кровавый понос, Лидия не выдержала и уволилась.

В марте началась очистка города. К ней пришла управдома: «Ты как старшая, должна выйти помогать». Нас с Татьяной она пожалела.

Лилия ломом долбила все эти замерзшие нечистоты. Потом они грузили это на фанеру со специально привязанным канатом. Впрягались, как бурлаки и тащили выгружать всю эту дрянь на обводный канал. А когда они очистили двор, управдома отправила сестричку на Кировскую площадь – там были деревянные бараки, разбитые, расстрелянные. Они разбирали. Дополнительно их кормили – за физический труд. Карточки не меняли.

Сестричка пошла туда в марте. И работала весь апрель и май.

19 января 1942 года

9 часов утра. Встали рано, в 6:30. Ложимся спать в 7 вечера. Спим по 12 часов в сутки. Когда это так было? Спим оттого, что хочется есть; оттого, что темно – ничем нельзя заняться. Кроме того, у меня сильная слабость, как будто на мне сидит 100 чертей. Не хочется двигаться, думать, страшнейшая апатия ко всему. Немножко поднимает дух разговор о прибавке хлеба с 21 января. Сейчас идёт регистрация продовольственных карточек – с 12 по 20 января. Неужели это пустая болтовня? Люди сейчас живут надеждами. Смертность сейчас очень большая. Доходит до 15 тысяч в день. Конечно, это не подтверждено официально, но можно судить по обстановке. Стали теперь умирать женщины и дети.

На днях я стояла на работе в очереди 5 часов, чтобы получить одну оладью для Ритуськи. Вырезали из карточек 50 г крупы, 10 г масла, 20 г сахара. На вид оладья была вкусная. Я не пробовала. Ритуська съела с удовольствием. Просила ещё. Но где я ей возьму? Несчастный ребёнок. Я ничего не могу ей принести вкусненького, хорошего. Она теперь ест всё. Поминутно просит: «Баба, дай хеба, баба, дай каси». Слушать больно, особенно когда нечего дать. Скоро ли конец всему этому ужасному?

Но если послушать, то моя Ритуська находится ещё в сносных условиях. Она находится в тепле. Ещё не очень голодна. Выглядит пухленькой. Больше месяца не дышала свежим воздухом. На улице очень холодно, резкий ветер дует. Она постоянно просится «гудятя» – гулять. Сейчас она игрушка для всех. Покупаю ей книжки, куклы. Её радость для меня всё.

Боже, как я была поражена, когда одна из сотрудниц банка сообщила своей знакомой с такой радостью, что у неё наконец умер и второй ребёнок. Развязал ей руки, как она выразилась.

Теперь я не знаю, чем ещё можно удивить ленинградца. Безразлично проходят мимо трупов, которые попадаются на каждом шагу. Не обращают совершенно никакого внимания, когда везут на санях труп, завёрнутый в половик, одеяло, простыню. А один раз провезли мимо меня мужчину в детской коляске, причём нога торчала голая и не покрытая голова. В другое время я сошла бы с ума от этого зрелища. А тут я даже внимательно не посмотрела.

Воды в водопроводах нет. На Гороховой течет какая-то вроде речки (из люка). Люди набирают в вёдра стаканами, кружками для питья. Тут же рядом полоскают бельё. Становится грустно и смешно от этой картины. Эх ленинградец, ленинградец, до чего ты дожил! Ходишь по улице грязный, опухший от голода, лохматый, черноносый и берёшь воду для питья там, где полоскают бельё.

Некоторые же ведут себя очень странно. Видишь скорченное, опухшее лицо и… с накрашенными губами. Вот, до чего въелась привычка мазаться, что умирает, совершенно еле держится на ногах, а моду соблюдает. Ну, не мне судить.

Я сейчас пишу в дневник, прибегает с радостной вестью братишка. Будут в нашем магазине (где мы прикреплены) давать пшено. Какая радость!!! Сегодня у нас нечем засыпать суп, даже жиденький.

Очень хочется есть, а до еды ещё долго. Надо идти на работу.