Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

– Тебе все это не нравится? – спросил Лук.

– Нет.

Повисло долгое молчание. Джон Оттокар отхлебывал виски, по-всякому вытягивал свои длинные ноги.

– Говорильня – не мое дело, – сказал он. – Я до одиннадцати лет и на родном языке почти не разговаривал. Только на тарабарском и математическом – с братом. Это тоже непросто. Так говорить с ним.

– Непросто, наверно, – растерянно промямлил Лук.

– Я думал… Мы вроде клонов. Или как будто непорочное зачатие, один от другого, – не знаю, смогут ли ученые когда-нибудь это изучить. Эти все твои дела, я из-за них и задумался. Биологию я знал плохо, только математика, компьютеры. Куда должны плыть танкеры – в этом я разбираюсь. А ты пытаешься объяснить все. С точки зрения клеток и организмов. И многое как будто теряет смысл. Добро, любовь. Бог.

– Ну, без Бога можно вполне обойтись.

– Я знаю, что ты так думаешь. Но ты не знаешь, что думаю я. Бога не может не быть. Он – причина, – выпалил Джон, но уточнить, причина чего, видимо, не сумел.

Лук пробормотал что-то несуразное о том, что да, мол, трудно, наверное, когда ты тут, а Фредерика там… Джон Оттокар обжег его взглядом:

– Я приехал для того, чтобы она приняла решение. Да или нет. А еще – отлепиться от него. Стать собой.

– Но он сейчас здесь.

– Знаю. Но его не было. Когда я приехал. Приехал сам по себе, по своим делам. И вдруг – он. Святоша из святош. Судьба, не иначе. Эта компания могла податься куда угодно, а вот – здесь. Но вообще-то, конечно, никакая это не судьба, никто нас не… не опекает. Есть только гены, как ты говоришь. Ну и хорошо, – добавил он с ненужной иронией, – что тебя это греет. Меня – нет. Ты прав, но как-то из-за этого пусто. И все равно он – моя судьба, у нас же общие гены. Мы взаимозаменяемы, не будет одного – второй заменит.

– Пей, я еще налью. – От растерянности Лук заговорил подчеркнуто по-мужски. – Я думал… здорово, когда есть такой же, как ты.

– Так и было. Пока мы были одним. Пока не оказались среди других. И все сразу усложнилось. Конечно, у него есть группа. У меня – лаборатория. Но когда я играю с ними, они звучат лучше и музыка красивее.

– Ты, по крайней мере, об этом задумываешься.

– Да. Можно так сказать. А толку-то?

Он залпом прикончил виски и замолк.

Фредерика действительно приехала на север на Пасху, взяв с собой Лео, чтобы на каникулах он повидался с бабушкой, дедушкой, кузенами и кузинами. С ней поехал Эдмунд Уилки: нужно было решить несколько вопросов относительно съемки некоторых частей конференции «Тело и мысль» для телевидения. Они встречались с Герардом Вейннобелом, Винсентом Ходжкиссом, Абрахамом Калдер-Флассом и Лайоном Боуменом, обсуждали, что и как снимать, согласятся ли «звезды» Пински и Эйхенбаум дать интервью на камеру, каким образом лучше представить неповторимую архитектуру университета. У Винсента Ходжкисса возникла идея, которую он считал стратегически дальновидной: пригласить на встречу Элвета Гусакса. Он разузнал, что Гусакс выступает с докладами – о мифах и психике – в Антиуниверситете, и полагал, что с его помощью они выяснят, одобряют их или клянут в оплоте контркультуры. Доклад Гусакса, запланированный для чтения на секции по вопросам гуманитарных наук и посвященный шизофреническому восприятию частей тела, поставили рядом с докладами об аутизме и формировании понятий в детстве.

В то утро Ника Шайтона Ходжкисс не позвал: заседание неофициальное. Оно проходило в кабинете Герарда Вейннобела, за столом из палисандра, стоявшего у окна, выходящего на уединенную лужайку. Был холодный, светлый весенний день. Представители университета были в брюках в рубчик разных фасонов и поношенных пиджаках. Уилки был элегантен: плотно облегающая темно-синяя шелковая водолазка, вельветовый костюм стального оттенка. Гусакс и Фредерика по странной случайности оба надели длинные шерстяные жакеты крупной вязки. Впрочем, на этом сходство заканчивалось. На Гусаксе была беловатая шерстяная рубашка со старомодным воротником, расстегнутая, и мешковатые брюки. На Фредерике же – полупрозрачная черная блузка, подпоясанная ремнем, и длинная черная юбка с маками и васильками. Ходжкисс с социоисторической точки зрения рассматривал просвечивающий черный кружевной бюстгальтер и едва видимую заостренную маленькую грудь. Полуобнаженные женщины на заседаниях у вице-канцлера – весьма неожиданно. Он мысленно поставил Фредерику во множественное число, хотя других женщин не было. Ему подумалось, что и Маркус такой же сухощавый. Так или иначе, ее грудь показалась ему чересчур уж маленькой.

Увидев Мондриана и Рембрандта, Уилки заохал. Какие идеальные пропорции, какая завершенность! Во время интервью вице-канцлер обязательно должен сидеть на их фоне. Вейннобел ответил, что интервью давать не планирует. Предпочитает оставаться за кулисами. И Эйхенбаум, и Пински недавно отозвались, оба едут, и оба дадут интервью с удовольствием, но ни слова друг о друге. А дальше последовал ожидаемый вопрос. Задал его Уилки. Вейннобел ответил, что у профессора Пински есть возражения по поводу некоторых взглядов профессора Эйхенбаума, – это давние политические вопросы, не имеющие отношения к конференции. Ходжкисс взглянул на Уилки, он знал его повадки: терьер вот-вот вцепится в крысу. Уилки, не заметив взгляда Ходжкисса, спокойно сказал, что все в порядке, он согласен на любые пожелания и рад само́й возможности побеседовать. Ходжкисс насторожился. Герард Вейннобел перешел к следующему пункту. Он заявил, что университет готов поучаствовать в создании как можно более полной видеозаписи происходящего. Да, вы потом будете отбирать, отбрасывать, сказал он, но телевизионный фильм – это средство передачи информации, за которым будущее, и раз уж мы обсуждаем то, как сходятся тело и мысль, очень важно иметь визуальную запись тел, так сказать, выражающих свои мысли. Для нашего архива. Станем в этом первопроходцами.

Уилки, который, как всякий телережиссер, мог только приветствовать обилие катушек и груды материала, с радостью согласился. Он сказал, что надеется, что будущая передача – то, что у него получится, – будет верна целям конференции, которые он горячо, горячо уважает. Ходжкисс вновь насторожился.

Перешли к содержанию докладов: фундаментальные науки, прикладные науки, гуманитарные науки, точные науки, творческие дисциплины, языки, философия, даже спорт. Фредерика рассеянно смотрела в окно. В саду каменное творение Барбары Хепуорт непостижимым образом парило вокруг выхваченного фрагмента воздушного пространства и беззвучных струн. Фредерике в голову пришла простая до банальности и бодрящая мысль: вот женщина, которая и вправду творила. Молотками, киянками, зубилами. Так ей представлялось. Затем, в подтверждение научных теорий, ее внимание