Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
* * *
– Это черт знает что такое! Скоты! Вон! Долой с моих глаз!
– Но, ваше превосходительство…
– Молчать! Это разве солдаты? Это стадо свиней, а не солдаты!
Шеренги рассыпались, батальон сбился в кучу, офицеры пытались построить роты в колонну. Вдогонку им неслись гневные выкрики генерала Княжнина, распекавшего командира. Тот нагнал батальон уже у деревушки Трубичино, в девяти верстах от Новгорода, злой как черт; всем офицерам было приказано явиться. Чуя недоброе, прапорщик Рудыковский потащился вместе с другими в командирскую избу.
Отправляя второй батальон Бутырского полка в Новгород, в военные поселения, офицерам сказали, что они станут объезжать работы, когда солдаты, сменив Хамовнические казармы на сельскую жизнь, начнут пахать и сеять; каждому офицеру выдадут по три лошади с фуражом. Андрей Рудыковский немного приуныл (ему нравилась жизнь в Москве, караульная служба), но подумал, что это ничего: с сельскими работами он хорошо знаком. Однако лошадей пока не выдали, в путь вышли пешим порядком, а в Бронницком яме командир батальона получил новое назначение – на кирпичные заводы. Как делают кирпичи, никто не знал; ну да ничего, верно, пришлют кого-нибудь, научат. Невелика премудрость. Рассуждая так, дошли до Новгорода, а туда вдруг явился генерал из Инспекторского департамента и устроил батальону смотр. А к смотру-то никто и не готовился! Целый месяц в пути – в февральскую пургу, снега по колено, по ночам в избах духота, набивались-то, как сельди в бочку; где уж тут думать об амуниции: в бане и то ни разу не были.
Командир сообщил офицерам, что далее они не пойдут: здесь предстоит строить бараки, чтобы по весне приняться за делание кирпичей. Глину для них уже накопали, дрова заготовили. Как снег сойдет, так и за дело. Пока же нарядить солдат на строительные работы и следить за ними в оба, чтобы к поселянам и соваться не думали! Обоз с провиантом скоро прибудет, местные жители сами нуждаются в продовольствии: хлеб в прошлом году не уродился. За всеми нужными вещами посылать в Новгород артельщиков, а если по казенной надобности, то непременно представлять квитанции. На этом все, ступайте.
Ночь провели в чистом поле кое-как, лишь бы не замерзнуть насмерть, а с рассветом взялись за работу. Застучали топоры, затрещали стволы, с шумом валясь на землю. Продрогший Рудыковский прыгал с ноги на ногу у костра, на котором солдаты его взвода растапливали снег в большом котле, чтобы потом вылить горячую воду на промерзшую землю и копать ямы под сваи. Он сейчас с радостью взял бы в руки заступ – хоть согрелся бы от работы, а то в шинелишке на рыбьем меху у него зуб на зуб не попадал от холода. Но нельзя: он офицер, «ваше благородие».
Офицером Андрей был всего год, а о благородном его происхождении впервые вспомнили немногим раньше, когда он встретил двадцать две весны. Брат Евстафий возвратился тогда в Россию из Франции вместе с корпусом графа Воронцова, узнал в Житомире от двоюродной сестры, что Андрей, которого он покинул восьмилетним в киевской бурсе, жив и находится в деревне, приискал ему попутчика до Киева, приютил на своей квартире, стал хлопотать о том, чтобы определить его на военную службу. Для этого требовалось свидетельство о дворянстве, которое обошлось Евстафию в пятьдесят рублей. Андрею пришлось снова ехать в Житомир, идти с дядей в дворянское собрание, где хранилась родословная книга, подавать просьбу предводителю через правителя канцелярии (ну и, вестимо, «барашка в бумажке»), ждать целую неделю… К тому времени полковая квартира уже переехала в Черниговскую губернию. Зато с этим свидетельством Андрея зачислили в полк недорослем из дворян, в чине подпрапорщика, с назначением в первую гренадерскую роту.
Дворяне… В родословной книге было записано, что предок Андрея происходил из Сербии и имел прозвище «Рудый», которое затем ополячилось в «Рудыковский». Одни Рудыковские остались в Польше, приняли католичество и зажили богато, другие поселились в Малороссии, сохранили православную веру, но обеднели. Будто бы польские родичи, занимавшие даже важные посты в Варшаве, звали их к себе, лишь бы признали над собой римского папу, но дед Андрея предпочел бедность вероотступничеству. Отец стал сельским попом в имении графа Браницкого, в Васильковском уезде; старшего сына отдал учиться в Киев. Когда батюшка умер скоропостижно, оставив пятерых сирот, матушка упросила начальство принять Евстафия, а потом и Андрея в бурсу на казенный кошт. Все хозяйство Рудыковских состояло тогда из двух пар волов, пары кляч, коровы, работника и служанки. Волов продали, когда работник женился и зажил своим двором; а когда и работница отошла, стало некому ходить за коровой. Лошади пали по дороге из Киева, откуда Евстафий вез семилетнего Андрея домой: заболев на Рождество, мальчик пролежал в больнице до самой Пасхи. Последние двадцать верст до дома пришлось тогда идти пешком…
Евстафий старше Андрея на двенадцать лет. Его отправили в Петербург, учиться в Медицинской академии, чтобы потом, по возвращении в Киев, читать лекции старшим бурсакам, но в одиннадцатом году случился страшный пожар, выгорел весь Подол вместе с Братским монастырем, Академией и бурсой – учиться стало негде. Пятнадцатилетний Андрей вернулся в Ольшанку, зиму прожил у одного шляхтича, обучая грамоте двух его сыновей, а по весне отправился работать в поле – пахать, боронить и сеять. Эта работа была ему не по силам; голод заставлял ходить за плугом, а потом болезнь валила с ног… Как настала пора жатвы, Андрей с матушкой и двумя младшими сестрами (старшая была уже замужем) вязал в поле снопы: помещик разрешал им брать каждый третий сноп себе. На второй год такой жизни матушка надорвалась, слегла и умерла; Андрею не сказали об этом сразу, потому что он сам лежал тогда в горячке. Оставшись круглым сиротой, он какое-то время жил у матушкиного брата – сельского попа и горького пьяницы, потом у дяди по отцу – богомаза, имевшего домик в дальней деревне. Там его и отыскал Евстафий, ставший к тому
