Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
– Лукавство! Византийство! Ермолова вызвали с Кавказа – для чего? В Италии хватит и одного Рудзевича. Ермолов умеет воевать в горах. Покуда Витгенштейн будет топтаться на здешних равнинах, Ермолов явится в горах Пелопоннеса.
Орлов почувствовал внезапную неприязнь к Пушкину, к его самоуверенному виду, развязному тону. Почему он сам об этом не подумал? Катенька ведь писала ему, что в Киеве был проездом дядюшка Алексей Петрович, но Орлов как-то не придал этому значения. Однако нельзя показать, что он уязвлен.
– Вот я скажу Инзову, какой ты великий стратегист. Он на неделю у тебя сапоги отберет; будешь сидеть дома и заниматься службой.
– Инзушка – ангел, а не человек, не чета тебе, – в тон ему ответил Пушкин. – Что за благородная душа! Третьего дня арестовал меня за то, что я снова поколотил этого гадкого молдаванишку Бузню, а вчера утром доставил мне письма из Петербурга и последние книжки «Благонамеренного»[77].
– За что же ты поколотил его?
Пушкин досадливо поморщился.
– Арабская кровь! Знаю, что виноват, и незачем было: бедный человек, четверо детей – а не стерпел, слыша, как радуются резне фанариотов[78], желая туркам успеха; сунул ему дулю под нос – и началось…
Орлов покрутил головой. Жаркие стычки вспыхивали в Кишиневе на каждом углу, стоило лишь кому-нибудь завести разговор о греческих делах. Каждый слух раздувался до невозможности. Сторонники гетеристов верили любой нелепице об их победах; бояре, лишившиеся по их милости сытой жизни в своих палатах, проклинали беспокойных фессалийцев и разбойников-арнаутов; молдаване, натерпевшиеся от притеснений, с мстительным удовольствием узнавали о том, что на Фанаре ежедневно рубят головы…
– Чистоты нет в помыслах, оттого и слова расходятся с делом, – продолжал Пушкин уже совсем другим тоном; лицо его стало печально, будто он и не смеялся только что. – У греков был уговор, чтоб, как только Ипсиланти прибудет в Яссы, зажечь со всех концов Царьград, захватить Арсенал, дворец султанов и перебить как можно больше турок. Все уже было готово, ждали только условного знака от трех эфоров, а они целых две недели скрывали послание Ипсилантиево, присланное им с курьером, – переносили свою рухлядь на корабли, чтоб не сгорела в пожаре! Кончилось тем, что турки сами обо всем узнали от князя Каллимаки[79], приняли свои меры, и действовать стало поздно, начались казни. А самое гадкое – те три эфора успели отплыть из Царьграда со всем своим добром! Один из них недавно прибыл в Одессу! И ведь наверное уверяли, бия себя в грудь, что всем пожертвуют ради вольности. Жертвовать чужими жизнями – невелика доблесть…
– Где ты все это услышал?
– Да говорю же тебе: вчера у Маврогени. У них был офицер, присланный Киселевым для сношения с Ипсиланти, – ты должен его знать: Павел Пестель. Так вот, он…
– Пестель здесь? – вскинулся Орлов.
– Да, проездом из Скулян. Он говорил со всеми Суццами, лишившимися многих родственников в Царьграде. Он тоже полагает, что неудача в столице не означает еще неуспеха всего восстания. Среди министров Порты раздоры, казна пуста, всюду недоверие и недовольство, собрать быстро достаточное войско никак не можно, поскольку жители не показывают охоты его составить. Греческая же армия должна очень скоро возрасти. На островах снаряжают корабли, греки усиливаются на море и могут помешать привозить в Царьград хлеб из других мест. В Морее уже началось возмущение майнотов, они никогда не были совершенно покорны туркам и укрывали греков от преследований. Али-паша помогает им деньгами, снарядами и пушками. Эпир, Фессалия, Македония, Ливадия – в общем, вся Древняя Греция готова восстать, и если Ипсиланти совокупит с ними свои силы…
Глаза Пушкина сияли от возбуждения. Он спорил сам с собой, приводя и отметая возражения. Слушая его, Орлов думал о причине, заставившей Киселева вновь отправить Пестеля колесить по Бессарабии, тогда как Смоленский драгунский полк, в который его перевели (похоже, только на бумаге), две недели тому назад выступил к Виннице, направляясь в Галицию – на помощь австрийцам.
– В случае совершенного успеха греки намерены образовать федеральную республику наподобие Американских соединенных областей: у каждой области будет частное правление со своими законами, и только в общих государственных делах они станут действовать совместно, – просвещал Орлова Пушкин. – Это потому, что Греция населена многими народами, различными между собой по языку, нравам и обычаям. Зато молдавский и бессарабский народы составляют одно племя, хотя и принадлежат двум разным государствам. Вот что было бы не худо исправить и провести границу не по Пруту, а по Карпатским горам, присоединив Молдавию к России…
– Это Пестель так считает?
– Да, и я с ним заодно. О, брат, это один из самых оригинальных умов, которых я знаю! Жаль, я с ним вчера не наговорился…
– Еще успеешь. Он непременно к Инзову пойдет.
Вспомнив о чем-то, Пушкин простился и убежал, а Орлов больше не мог заниматься. Услышанное выбило его из колеи. Опять этот Пестель! Все превозносят его ум!
За обедом Михаил Федорович был молчалив, отвечал генералу Бологовскому не сразу или невпопад, что вызвало обычные шутки о рассеянности влюбленных. После обеда сел в коляску и велел везти себя к городскому саду, где недавно открылся клуб с бильярдной.
В митрополии звонили к повечерию, но было еще светло. Пастух гнал стадо коров вдоль канавы, за которой тянулся плетень, преграждавший скоту вход в место городских гуляний. Заходящее солнце ласкало золотистыми лучами верхушки лип, платанов и акаций, которые были еще невысоки; кроны их напоминали недавно вылупившихся цыплят с ярко-зеленым пухом.
Публичный сад за архиерейским домом возник ровно три года назад, после того как Кишинев почтил своим посещением царь, следовавший на встречу с австрийским императором. Однако в планах городского благоустройства парк присутствовал много раньше. Но то ли руки не доходили, то ли некому было издать начальственный окрик, то ли выделенным деньгам нашлось более полезное применение… Государь выразил свое неудовольствие отсутствием места для прогулок – и разом расчертили дорожки, высадили саженцы, поставили скамейки и беседки, выкопали колодцы для жаркого лета. «Все у нас в России делается по воле одного человека, – думал про себя Орлов. – Беда в том, что без него ничего и не делается».
Отчаявшись уломать старуху Потоцкую, Киселев написал в Лайбах, испрашивая у государя разрешение жениться, получил благоприятный ответ, поздравления и наилучшие пожелания «à la belle comtesse Sophie»[80]. И вот он жених! Мать Sophie не настолько упряма…
До свадьбы Орлова с Катенькой остался месяц. Ах, дождаться бы!
В парке было много гуляющих, но на большой круглой
