Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева

Для сооружения печей пришлось возить уже готовый кирпич из Новгорода; батальонный ездил сам его покупать, взяв с собой печника. Вернулся хмурый и злой, сразу ушел в свою палатку водку пить. Но через несколько дней кирпич доставили в Трубичино на телегах, солдаты его разгрузили. Тут вдруг, как назло, начались грозы с ливнями, а сырых кирпичей уж много наделали – несколько сотен тысяч; боялись, что вся работа прахом пойдет. Вроде обошлось. Бараки только водой залило, все вещи отсырели… Потом снова солнышко в небо выкатилось. Вещи разложили сушиться, солдаты работали в исподнем, а офицеры прели во влажных мундирах.

Печи вышли высокие – в два человеческих роста. Дров нарубили, щебень запасли, раствор развели – как кирпичи-то закладывать? А Демченко и не знает: все его познания простирались только до печи. Что теперь делать? К Аракчееву писать? Пока бумаги будут ходить туда-сюда, новая гроза, не приведи Господь, сарай с кирпичами подожжет или их ливнем размоет. Ладно, была не была: загрузили в каждую печь кирпичи под завязку, обложили сверху щебнем, обмазали жидкой глиной, зажгли в топках дрова. Ух как загорелось! Жарко, к печам не подступиться! Все дрова уж прогорели, а все равно так жаром пышет, что невозможно рядом стоять! Ну, значит, ждать надо, пока остынут.

Лето пришло знойное, хоть и не такое, как в Малороссии. Глядя на обмелевшие, заросшие травой речушки, Андрей вспоминал широкий привольный Днепр и украдкой вздыхал. От Евстафия давно не было писем, а сестры и вовсе неграмотные… Солдаты наделали себе удочек и порой возвращались с уловом; на обед варили уху из карасей, плотвичек и красноперок, хрустели луком со своих огородов, парили репу. Командир вспомнил про учение; ротный стал гонять по утрам взводы отрабатывать ружейные приемы. Деревенские ребятишки сбегались смотреть, как солдаты колют штыками соломенные чучела. Стрельбы по мишеням не было, потому что патронов не дали.

Через две недели разбили ломами и отбросили от печей щебень – горячо! Надо ждать еще. Маршировку и ружейные приемы забросили: батальонный, тоскуя, уехал в город и не возвращался. Капитан Полторацкий, командовавший первой стрелковой ротой, еще силился поддерживать дисциплину, но и он махнул на все рукой. Офицеры играли в карты (Демченко был до них большой охотник), Рудыковский с ними не садился: денег нет. От нечего делать Андрей сколотил два табурета. Стал учить своего денщика читать по складам, водя пальцем по инструкции для военных поселенцев. Увидев их занятия, ротный вызвал прапорщика к себе. Он был новый человек в полку – бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка, переведенный в армию капитаном, молодой человек почти одних лет с Рудыковским. Стал расспрашивать Андрея, откуда тот родом, где учился, и весьма подивился его ответам. Задал еще несколько вопросов, которых Рудыковский толком и не понял даже, потерял к нему интерес и отпустил.

Через неделю вернулся батальонный; печи открыли, начали снимать кирпичи, два верхних ряда вынули, глядь – а все остальные слиплись в одну огромную груду! И не достать даже.

Батальонный выпил штоф в одиночку. Составил рапорт, перекрестился и отправил. С трепетом ждали ответа. Курьер доставил приказ: «Что стоила выделка кирпича, по задельной плате, взыскать с батальонного командира и офицеров, которые дежурили по работам». У Рудыковского внутри все оборвалось, да и товарищи его были как громом поражены. Еще и за кирпич теперь платить! Посовещавшись, решили дождаться сентября[82] и всем вместе подать в отставку.

* * *

Дома Якушкина ждало еще одно горестное письмо от Щербатова, которого перевели в Тарутинский пехотный полк. Право, зря Иван впадает в отчаяние! Это ни к чему доброму не приведет, неблагоразумно заключать все свое существование в одном только печальном настоящем. К тому же если рассудить как следует, то его положение гораздо выгоднее, чем у многих других: он хотя бы находится близ Москвы и не оторван от цивилизации и старых друзей, а каково тем, кого услали в глухую провинцию, где и газет-то взять негде, жить среди храбрых, но совершенно невежественных армейских офицеров и заниматься шагистикой!

Яфимовича перевели в Московский пехотный полк тем же чином; от Общества он отстал. Зато Петр Чаадаев сразу согласился примкнуть к нему, как только Якушкин предложил ему это, и сожалел лишь о том, что его не приняли в Общество прежде – тогда он не вышел бы в отставку и приложил бы все усилия, чтобы попасть в адъютанты к Николаю Павловичу. Отставка его была принята только в феврале, но без производства в следующий чин: Васильчиков объявил Чаадаеву, что он не имеет права ни на какую награду, потому что, будучи молод и здоров, не хочет служить единственно от лени. В Петербурге же ходят неясные слухи, будто бы царь уговорился с цесаревичем Константином о том, чтобы передать после себя престол великому князю Николаю, поскольку Константин скомпрометировал себя разводом, беспорядочной жизнью и женитьбой на польке, а Николай женат на прусской принцессе и уже имеет законного сына. Но официально о смене наследника не объявлялось. Чаадаев, однако, в это верит и считает, что Николай Павлович тайно покровительствовал бы Обществу, если внушить ему, что Общество поможет ему взойти на престол и в дальнейшем станет его опорой. Так было бы лучше всего: Петр не хочет в России революции, ненужных жертв. Став императором, Николай Павлович сам расставил бы верных ему людей по всем важным постам, тогда и дела сдвинулись бы с мертвой точки.

Великие князья Николай и Михаил сейчас за границей, в Германии, а царь уже вернулся в Петербург. Поход в Италию не состоялся: австрийцы еще 24 марта вступили в Неаполь под крики народа «Да здравствует король!». Генерал Пепе отважно сражался с авангардом австрийской армии, но силы были неравны, поскольку большая часть ополчения разбежалась. Герцог Калабрийский, кричавший о своем патриотизме, оказался предателем. Турин же роялисты с австрийцами заняли 10 апреля, посадив на трон герцога Генуэзского. В Пьемонте только половина армии поддержала революцию, а в народе – и вовсе меньше половины. И тем не менее радикальная партия, требовавшая объединения Италии в одно государство и немедленного объявления войны императору Францу, могла бы взять верх, если бы умеренные либералы не отказались от своих должностей вслед за принцем Кариньянским, сложившим