Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева
Готов ли он пустить корни и покорно кланяться ветру?
Ему двадцать семь лет. Он еще молод – чувствует себя молодым, способным на сильные чувства и такие же поступки. Здоровье еще позволяет поставить перед собой временную цель и, стремясь к ней, подарить себе яркие ощущения. Греция! Только она даст ему возможность обновить свою жизнь!
* * *
«Не правда ли, что вы меня не забыли, хотя я ничего не писал и давно не получал об вас никакого известия? Мóчи нет, почтенный Александр Иванович, как мне хочется недели две побывать в этом пакостном Петербурге – без Карамзиных, без вас двух, да еще без некоторых избранных, соскучишься и не в Кишиневе…»
Наморщив лоб и напрягая глаза за очками, Александр Тургенев с трудом разбирал пушкинские каракули. Надо будет отправить в Кишинев девятый том «Истории» Карамзина, который совсем недавно вышел из печати и был мгновенно раскуплен. Он полностью посвящен «эпохе мучительства» в царствование Иоанна Грозного. На какое-то время жизнь в Петербурге замерла: все читали. Ужаснулись, удивились и притихли. Обсуждали книгу только светские пустозвоны, прочие размышляли над ней. В заключительную главу Карамзин вставил пассаж, где слишком явно отражена современность: «Между иными тяжкими опытами Судьбы, сверх бедствий Удельной системы, сверх ига Моголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву, и землетрясение, и тиранов; не преломила железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы в лучшие времена иметь Петра Великого, Екатерину Вторую (История не любит именовать живых). В смирении великодушном страдальцы умирали на Лобном месте, как греки в Термопилах за отечество, за Веру и Верность, не имея и мысли о бунте. Напрасно некоторые чужеземные историки, извиняя жестокость Иоаннову, писали о заговорах, будто бы уничтоженных ею: сии заговоры существовали единственно в смутном уме Царя, по всем свидетельствам наших летописей и бумаг государственных. Духовенство, Бояре, граждане знаменитые не вызвали бы зверя из вертепа Слободы Александровской, если бы замышляли измену, взводимую на них столь же нелепо, как и чародейство. Нет, тигр упивался кровию агнцев – и жертвы, издыхая в невинности, последним взором на бедственную землю требовали справедливости, умилительного воспоминания от современников и потомства!» Император недавно уехал в Царское Село и пригласил к себе туда Карамзина…
«Дайте знать минутным друзьям моей минутной младости, чтоб они прислали мне денег, чем они чрезвычайно обяжут искателя новых впечатлений…»
Денег… денег… Цитируя свои крымские стихи, опубликованные еще в сентябре, Пушкин намекает на гонорары. Что ему ответить? В одном из апрельских номеров «Сына Отечества» вышла слегка искореженная «Черная шаль» (и то лишь благодаря упорству и настойчивости Глинки), но это пока все: остальное не пропущено цензурой.
Бывало, что ни напишу,
Все для иных не Русью пахнет;
Об чем цензуру ни прошу,
Ото всего Тимковский ахнет.
Дельвиг всем читал это письмо к нему Сверчка, очень верно сказано. Отец Пушкина крайне скуп, обрек старшего сына жить на одно лишь жалованье, а что такое семьсот рублей в год? Хватит только на вино и табак, даже прилично одеться на эти деньги нельзя! Написать, что ли, Гречу? Он, правда, сам сейчас находится в постоянной тревоге и хлопотах, хотя его положение с пушкинским не сравнить.
После выступления гвардии в поход полковые школы взаимного обучения закрыли, упразднив и должность директора, однако царь начертал на соответствующей бумаге: «Надворного советника Греча не оставить без пропитания». Греч этим оскорбился, отправился к Васильчикову и потребовал гласного признания его заслуг и чина коллежского советника, в пропитании же он не нуждается. Васильчиков написал представление на высочайшее имя; Главный штаб направил в Министерство народного просвещения запрос о том, нет ли препятствий к производству Греча; эта бумага попала в руки Магницкого из Главного правления училищ, который радостно накропал в ответ, что Греч не только не достоин награды, но и должен быть прогнан со службы, поскольку противится воле начальства и дерзит ему. В итоге Греч остался ни с чем, вдовствующая императрица перестала приглашать его в Гатчину (что огорчает его больше всего).
Какая нелепость! Доброе имя честных людей, приносящих пользу Отечеству, марают люди без всяких принципов, без стыда и совести, которые сами ничего, кроме вреда, Отечеству не принесли! И это им сходит с рук! Кто такой этот Магницкий? Князь Вяземский зовет его «Модницким» за переменчивость убеждений и считает подлецом. Два года назад его послали ревизовать Императорский Казанский университет. Магницкий представил отчет о растрате казенных денег и о безбожном направлении преподавания, предложив торжественно разрушить самое здание университета! Государь на это согласия не дал, однако сделал Магницкого попечителем Казанского учебного округа! И «Модницкий» превратил университет в монастырь, заставив студентов строго соблюдать дисциплину и упражняться в благочестии. Почти всех профессоров уволили; преподавание римского права было заменено изучением византийского – по Кормчей книге (вызвавшей столько споров во времена патриарха Никона); посыпались доносы и интриги, так что в обществе стали сторониться и «просветителей», и «просвещаемых».
Тургенев вернулся к письму.
«В нашей Бессарабии в впечатлениях недостатку нет. Здесь такая каша, что хуже овсяного киселя».
Александр Иванович снял очки и помял пальцами веки. Только бы Пушкин не наделал новых глупостей, пытаясь подражать Байрону не только в стихах! Сейчас достаточно хлопот с князем Вяземским, а если и в пушкинском письме усмотрят что-нибудь подозрительное (его же вскрывали на почте), то проклинаемый им Кишинев покажется Александру раем!
Все как с цепи сорвались: доносят, клевещут друг на друга – единственно ради того, чтобы самим не попасть под подозрение. Каразина недавно выпустили из Шлиссельбурга и выслали в его харьковское имение под полицейский надзор, но у него нашлось множество преемников. Воейков, которому Греч поручил в своем журнале отдел критики, советовал своему благодетелю бежать от гонений за границу, обещая позаботиться о
