Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Заметив, что Абай слушает с улыбкой, с большим интересом, Сеит попросил Даулеткельды прочитать стихотворение, сочиненное им в Байгели-Шагала. Тот исполнил его просьбу без робости и смущения, но прежде рассказал, при каких обстоятельствах эти слова родились на свет:

- Принято, что в день айта человек должен побывать в сорока домах. Вот я и решил походить, посчитать всех бедняков жатака Байгели-Шагала. Думаю, неужели не отыщется в жата-ке сорока бедняков? Перешагиваю через высокий порог одного дома, вдруг поскользнулся и как шлепнусь наземь! Видать, там дитя обмочилось, прямо на пороге. И вот, падая, в полете, успел зацепить дверь и отворить ее. Надо сказать, что у этого жалкого дома было выбито окно, и вместо него натянут бычий пузырь. Так вот, в тот момент, когда я дверь распахнул, пузырь этот от сквозняка и хлюпнул со странным таким звуком - «ух!» Тогда же, лежа у этого порога, я и сочинил следующие стихи:

Дверь откроешь - скажет «ах», А окно ответит «ух», Коль не тверд ты на ногах, Здесь как раз испустишь дух88.

Даулеткельды стал уже сам такой легендой среди своего круга, что рассказы о нем передавали и другие люди, причем -что подтверждает значимость Даулеткельды - рассказывали о нем в его же собственном присутствии. Так, просмеявшись над прочитанным стихотворением, Абен сам взялся поведать историю, происшедшую с Даулеткельды...

Однажды Даулеткельды пришел выразить соболезнование по поводу смерти зажиточного аксакала, имевшего немалое поголовье овец. Дело было в Байкадам-Сапака. Умерший бай был человеком особого склада: возможно, он не видел никакой разницы между людьми и скотом, посему, наверное, и построил свой зимник так, что во дворе помещения для людей чудным образом перемежались с загонами и сараями для овец.

Выразив свое соболезнование, Даулеткельды выходит наружу и видит: прискакал и скатывается с седла некий пожилой, массивный туловищем бай. Плотно зажмурив глаза, повисает на плечах Даулеткельды и орет:

«Ойбай, родненький! Ойбай, дорогой мой! Куда же ты ушел, ойбай, кормилец?»

С этими истошными воплями, не размыкая глаз, страдающий бай рвется в дом покойного. Тут Даулеткельды берет его под руки, но заводит не в дом, а в темный загон для скота, сам прячется в углу - посмотреть, что же будет. И вот, этот страждущий бай шарит вокруг себя, стукается то в одно, то в другое бревно, ищет покойника.

- Изрядное время, - закончил Абен, - вопил, ревел и мычал этот бай в загоне для скота, словно сам был скотиной, а люди во дворе так и думали: скот по умершему хозяину там скорбит!

О недавней своей проделке, по просьбе слушателей, Дау-леткельды рассказал сам.

В пору последней оразы он возвращался из города и к вечеру решил спешиться в ауле одного бая. Благочестивый хозяин предложил ему разговеться. Надо заметить, что Даулеткельды не придерживался поста, ел и пил с самого утра все, что хотел.

В том ауле были и другие гости, городские торговцы, хорошо знавшие Даулеткельды, они-то и сговорились подшутить над ним. Перед трапезой, собираясь читать намаз «яшык», окружают его и говорят: «Будь имамом!» Тот хочет отказаться, но они якобы всерьез выставляют его вперед, будто настоящего имама, а один плутоватый торговец начинает суетиться, играя роль азанши89. Даулеткельды пожимает плечами и говорит: «Ну, раз так, то попробую...»

Принялся читать агузы, затем перешел к алхамды90. Читал поначалу громко и четко, главное - правильно, но к концу перешел к бессмысленному, невнятному бормотанию: «Албисинэ лямге секин-аль, хисынха-альха, мемге секин-альхам, далтурду-альхамду.»

Все повторяют за ним без зазрения совести, но в итоге не выдерживают и падают от хохота на молитвенные коврики.

Эту историю Даулеткельды также рассказал с самым серьезным видом, к великому удовольствию слушателей.

Абаю так понравился этот человек, что после первой же встречи он взял его с собой, и несколько дней они вместе ходили по гостям и веселились. Даулеткельды был не просто шутником и балагуром. Он наизусть знал стихи, песни Абая, часто и много читал, исполнял их перед людьми. Самому Абаю казалось, что он впервые слышит собственные песни - так необычно, играючи, с неизменным своим серьезным видом исполнял Даулеткельды и «Игривая телом», и «Тот, кто заблудился, видит впереди простор пустой». В его устах стихи Абая, казалось, приобретали новый смысл, становились будто бы даже духовно богаче. Новый друг никогда не отказывал в просьбе рассказать что-нибудь и во всем держал себя на высоте.

Несколько раз по вечерам Абай специально встречался с детьми разного возраста, учащимися русских школ. Одну из таких детских групп субботним вечером он привез в дом Карима. В просторной кошевой повозке помещалось три-четыре человека, и Баймагамбету пришлось обернуться два раза.

Ребята были разного возраста, и с каждым Абай говорил особо, после вечернего чая расспрашивал о его классе, о домашних заданиях, о заученных стихах. Спрашивал о разных вещах и Баймагамбет.

Дети отвечали, нисколько не стесняясь и не робея, так как не раз уже виделись с Абаем у него в доме.

Девять юных джигитов, одетых в школьную форму, подпоясанные ремнями, вовсю старались ответить на вопросы взрослых. Самым старшим из них был Рахим - сын Даркембая. Ему уже исполнилось девятнадцать лет. За ним следовал Асан -четырнадцати лет. Это был внук старухи Ийс, оставшийся, как и Усен, сиротой после смерти пастуха Исы. Первое время они были питомцами Дармена: он окружил их вниманием и заботой, словно своих птенцов, затем Абай отдал их учиться в городскую русскую школу.

И Рахим, и Асан, а также двенадцатилетний Усен ходили в так называемое пятиклассное Городское училище - русскую школу по ту сторону Иртыша. Сейчас, согласно заявлению на имя степного генерал-губернатора, все трое получали стипендию. Вообще-то эта стипендия предназначалась для казахских детей, обучающихся в русских школах, и дополнительно к налогу на очаг собиралась в казахских волостях. Стипендия назначалась не каждому учащемуся, но этим, троим сиротам, повезло: они получали ее.

Четверо мальчишек носили черные костюмы с желтыми пуговицами - форму школы-интерната, открытой в слободке для детей городской бедноты. В интернате они обучались и жили. Двое из них были девятилетние сыновья рабочих Затона - Сеи-та и Абена. Они так и называли себя, если их спросить: Сеитов Аскар и Абенов Максут. Последний был