Путь Абая. Книга I - Мухтар Омарханович Ауэзов
Абаю представился вид разгневанного отца, когда он произносил эти слова: «повешение». «виселица». Понурившись, мальчик постоял в темноте вечера, затем тяжело, не по-детски вздохнул и направился к материнской юрте. Его болезненный вздох скорее был похож на стон, и Жиренше, встревожившись, желая его успокоить и отвлечь, окликнул Абая, хотел еще немного с ним поговорить. Но Абай уходил, не отвечая.
3
Кодар потягивал редкими глотками просяной отвар, подогретый снохой.
- Камка, айналайын, сегодня, кажется, пятница? - спросил он у нее.
- Пятница, отец. Пора идти на мазар, почитаем у могилы Коран, - ответила Камка и вздохнула. - Велик Аллах и милостив! Сегодня приснился ваш сын, но как-то странно приснился.
- О, Всевышний! - только и сказал Кодар и тоже тяжко вздохнул; старик богатырского роста, могучего телосложения этим вздохом, казалось, выразил всю накопившуюся в душе горечь.
«Всевышний. на земле нам горе и печаль, и разве сон - в утешение? Ночью мне тоже приснился сон».
Снился его единственный сын Кутжан. Спокойный, ясный, как в жизни. Камка во сне ищет какое-то утешение, но что можно найти во сне? Пусть хоть расскажет. А вдруг есть это утешение и надежда. Надо послушать ее.
- Все было как наяву, отец. Он подъехал, соскочил с коня и быстро вошел в дом. Лицо было светлое, веселое. Прямо с порога сказал: «Вот вы тут с отцом все плачете, причитаете по мне. Думаете, что я умер? А я ведь не умер, вот, стою перед тобой. Что ты все плачешь, Камка? А ну, перестань, улыбнись сейчас же!» И тут меня пронзило до самого сердца, отец.
У Кодара и Камки уже давно из глаз катились слезы.
Скорбную тишину дома нарушило какое-то странное жужжание. Камка болезненно насторожилась: этот звук уже не раз тревожил ее слух по утрам. Вначале она подумала, что так отзываются в ушах потусторонние голоса. Обернувшись бледным, с прожилками вен на висках, бескровным лицом в сторону свекра, она вслушивалась, с отчаянным видом глядя на него.
Кодар понял причину страха снохи, ласково улыбнулся. Словно ребенку.
- Родненькая, да это же ветер! Ветер со стороны Чингиза.
- А что это гудит, ата?
- Крыша загона прохудилась. Видно, в прорехах заголились концы камышинок. Ветер продувает их и гудит, жужжит, будь оно неладно.
Вскоре оба несчастных вышли из дома, направились по дороге. Этот маленький облупившийся домишко зимника словно прятался за большим старым загоном для скота, обложенным дерном. Вокруг зимника на все четыре стороны не видно никакого другого человеческого жилья или хозяйственной постройки. Не имея вьючного скота для кочевки, Кодар не хотел просить его у других и потому круглый год жил на зимнике, никуда не трогаясь.
Прежде, когда был жив сын, было не так, сын хотел кочевать. «Что мы, безродные жатаки, что ли?» - говорил он. И доставал где-то гужевые средства и кочевал вместе с другими. Люди на горные джайлау - и он вслед за ними, люди двинулись в степь - и он туда же. Не то, что его одолевали заботы, чем накормить многочисленную скотину - скота как раз у них было немного, а просто по молодости лет Кутжан тянулся к людям. Кодар не противился кочевкам, смиренно рассчитывая: «Станем брать у людей коров для дойки, - глядишь, и мы с молоком будем».
А теперь, если сородичи сами не догадаются предложить ему вьючный или гужевой скот для кочевки, он не станет просить. Кодару и Камке никуда и не хотелось перекочевывать, оставлять надолго без присмотра могилу Кутжана - только ради того, чтобы беспечно пожить на зеленом джайлау. Убитые горем, днем и ночью лия слезы по ушедшему от них дорогому арысу, мужу доблестному, Кутжану, несчастные не в силах были уйти от его мазара.
К тому же стадо у них было настолько мало, что на наследственных угодьях по склонам Чингиза весь скот мог спокойно прокормиться и летом, и зимой. Всего-то паслось на обширных пустошах окрест этого одинокого очага голов двадцать-тридцать коз-овец, козлят-ягнят да одна стельная корова и две яловые телки. Для того, чтобы пасти такое стадо, достаточно было единственной верховой пастушей лошади, на которой ездил Кутжан. После его кончины Кодар в ту же зиму взял в дом одинокого бобыля, старика Жампеиса, который скитался по аулам и батрачил на других. У Жампеиса не было ни семьи, ни крова, ни близких родных, ни детей - бедняга не знал всю жизнь, что такое сытость и достаток. «Сложим две половинки - одно целое получится. Чего нам горе горевать поодиночке? Обопремся плечом к плечу, опорой станем друг для друга», - предложил Кодар старику Жампеису, когда тот пришел к нему в день похорон Кутжана... И сегодня Жампеис верхом на гнедом коньке пасет вместо покойного сына Кодара его маленькое стадо.
Теперь им не надо самим заботиться о стаде. Да и по домашности нет у них неотложных дел. И поэтому громадный старик, согбенный под грузом тяжких лет, идет по дороге шаркающей походкой, рядом с маленькой юной женщиной, сломленной горем. Они направляются к одинокому мазару. А вокруг них ясный майский день льет с небес радостный свет, небольшие облачка вспыхивают в лучах солнца райской белизной. А внизу на земле степь сплошь зеленеет в свежем весеннем травостое, по склонам отлогих холмов пробегают нежные волны ковыля, там и тут горят яркими огоньками алые тюльпаны, желтеют пятна шафрана, вспыхивают желтые поля лютиков. Словно несметная стая ярких бабочек вспорхнула над землей.
Ветер, слетающий со склонов Чингиза, несет с собой горную прохладу, и внизу, смешиваясь с прогретым на солнце душным воздухом, растекается по степи ароматными, ласкающими струями...
Но вся эта земная райская радость и очарование - для кого? Конечно, есть кому на земле вкусить эту радость. Но для этих двух скорбных, согбенных людей все кончено - для них радостей рая на земле нет. Перед ними на невысоком зеленом холмике высится свежая земляная могила, обозначенная с той стороны, где Мекка, серой каменной глыбой. Всей душой, глазами, всеми помыслами своими, скорбящие в майский яркий день, - они
