Рассказы Фата-морганы - Джонатан Литтел

как его помощники устремились вперед, напрасно крича и размахивая своими плащами. Наконец он упал на землю, одни отгоняли быка, другие хотели унести раненого. «Пустяки, — как будто сказал он, поднимаясь и вновь принимая шпагу, которую ему протянули, — это пустяки». Он снова встал лицом к быку. Его лицо, руки, сияющий, словно солнце, костюм были покрыты кровью; изогнувшись и повернувшись к нам в профиль, он кончиками пальцев держал на весу шпагу, которая образовывала с его рукой правильный треугольник, как если бы он хотел поприветствовать соперника; он смотрел на быка черными округлившимися глазами, где не было никакой другой мысли, кроме как о совершенстве движения, которое ему предстояло повторить; глазами, сверлившими зверя, которого ему предстояло убить, — как если бы это было зеркало. Затем он сделал молниеносный выпад и сразу же повернулся спиной к быку, который закачался, втянутый в балет плащей, брошенных ему под нос, со шпагой, погруженной ему в загривок по самую гарду. Мужчина уже шел не оборачиваясь к красному барьеру, между тем как животное позади него тяжело рухнуло, задрав все четыре конечности к небу.

Вечером я зашел в винный погребок; в глубине на сцене мужчины в черном сидели на простых деревянных стульях и, уперев ноги в пол, играли музыку. Это было очень красиво, но, по правде говоря, особенное удовольствие мне доставлял висевший за ними занавес, длинный складчатый занавес из бордового бархата, на который падал яркий свет. Мне протянули напиток, тоже красного цвета, в высоком, прямом бокале, не знаю точно какой, возможно вино; я сидел за маленьким круглым столиком вместе с еще несколькими людьми, не знаю точно с кем; должно быть, среди них был и мой приятель, но, может быть, и нет. Через некоторое время на сцену вышли несколько девушек в длинных черных платьях, украшенных крупными красными горошинами, словно кровавыми лунами, усеявшими ночной небосклон. Они танцевали, совершая резкие движения, но эта резкость была странным образом плавной; они образовывали квадраты, круги, затем снова их разбивали; когда они кружились, держась гордо и прямо, их просторные юбки раздувались вокруг их тонких мускулистых ног, образуя большие зыбкие окружности, подобные тому кругу, который описывает плащом у себя за спиной надменный матадор, заканчивающий серию взмахов, чтобы поставить быка на колени. Они выделялись на фоне красного занавеса, словно тени, они кружились, стуча каблуками, обозначая свое присутствие скорее ритмичными звуками и фигурами, которые они выделывали, — фигурами статичными, составленными вместе почти случайно, подобно несвязным взмахам плаща, которые делает новичок, еще не уверенный в своем животном, — чем своими телами, скрытыми под платьями с лунами; только следы пота, которые были заметны у них под мышками, когда они поднимали руки, изгибая запястья и щелкая пальцами, напоминали об их материальности. Я постепенно пьянел, испытывая эйфорию от опьянения, отдавая себе при этом отчет, что, подобно движениям матадора в центре красной окружности арены, подобно движениям танцовщиц на прямоугольнике сцены, это тоже своего рода причащение, шаг вовне, исподволь открывающий путь в мир смерти и показывающий тому, кто на него ступает, что он всегда одной ногой был там. Я вернулся на арену; красный барьер, чью огромную дугу пересекала по диагонали линия тени, блестел под пылающим диском солнца. Однако круги сменялись один за другим; поскольку, фокусируя свой взгляд на том, который был образован ареной, я в конечном счете обнаруживал себя не лицом к лицу с быком и его рогом, а с самим собой, своим бледным, растерянным лицом, отраженным матовым кругом зеркала в моей комнате; и плоть, протыкаемая рогом, нашедшим мышечный треугольник бедра незадачливого матадора, — почти случайно и также точно, как иной раз я сцеплялся с нежным и уязвимым треугольником девушки, с которой меня сводил случай, — в каком-то смысле ничуть не отличалась от моей, обнаженной, не защищенной ни смехотворным кружевным бельем, ни световым одеянием матадора, сияющим и суверенным, а разве только желанием, не знающим границ, порхающим туда-сюда подобно развеваемой ветром мулете, кровавой тряпке, нелепой и неуловимой, соединяющей все эти формы в одном невозможном жесте, только чтобы разделить их навсегда.

Растянувшись на матрасе, я проводил долгие праздные часы в своей комнате, с задернутыми занавесками, но с открытой стеклянной дверью, которая позволяла ветерку овевать мою обнаженную кожу. Повернув голову к стене, я ощущал присутствие круглого зеркала; оно больше не отражало мое тело, его круг заполняли темные сморщенные складки занавески, неустанно колеблемые ветром. Когда мне приспичивало по нужде, я вставал. Меня притягивала вода, расстилавшаяся вдалеке за моими окнами; внезапно я почувствовал к ней безрассудное, безудержное влечение, но в этом влечении не было ни терпения, которое требовалось, чтобы вновь покинуть город, ни мужества, чтобы лицом к лицу встретиться с толпами, шумом и грязью пляжей, раскинувшихся у подножья улиц. Но немного поодаль, на невысокой горе находилось решение — бассейн, куда можно было добраться на метро. На одной из станций в вагон зашла молодая пара; они уселись рядом со мной — сначала парень, а следом, к нему на колени, опершись спиной ему на грудь, девушка. На ней были белые шорты-комбинезон, и она с жадностью уплетала банан; я заметил веснушки на ее лице, повернутом ко мне в профиль, она казалась довольно обычной, но живой и смешливой. Его мне не было видно: он поглаживал рукой живот своей подружки и при каждом движении задевал и щекотал мою руку своей волосатой рукой, как если бы мы все трое принимали участие в этом проявлении чувств, как если бы они, не сговариваясь, хотели принять меня в свою компанию, я же был в восторге от этого и чувствовал к ним благодарность за это дружеское соседство. Девушка доела банан; на следующей остановке она выскочила из вагона, чтобы выбросить шкурку, тут же, смеясь, вернулась назад и опять забралась на колени к парню, который возобновил свои действия. Они отражались в прямоугольнике окна напротив, и я наблюдал за девушкой, которая, счастливая, развалилась в объятиях своего мужчины, откинувшись на него всем своим весом. Добравшись до бассейна, большого голубого квадрата под открытым небом высоко над городом, я весело прыгнул в чистую прохладную воду; плавая или отдыхая и держась за бортик, я окидывал взглядом панораму домов внизу, груду кубиков, сваленных как попало неуклюжим ребенком, или же, перевернувшись на спину, растворялся в необъятном дрожащем куполе неба. Вокруг меня гулко звучали смех, крики радости, шум воды; обнаженные тела блестели на солнце; поодаль, в другом бассейне, дети лихо и грациозно совершали акробатические прыжки с вышек