Придорожная трава. Роман - Нацумэ Сосэки

II

На следующий день Кэндзо снова прошёл тем же путём в то же время. И на следующий день тоже прошёл. Однако мужчина без шляпы больше ниоткуда не появлялся. Он, как автомат, словно выполняя долг, ходил туда и обратно по своей обычной дороге.

После пяти дней такого затишья, утром шестого дня мужчина без шляпы внезапно снова возник из-за холма у святилища Нэдзу и словно подстерёг Кэндзо. Это произошло почти на том же месте, что и в прошлый раз, и время было почти то же самое.

В тот момент Кэндзо, сознавая, что тот приближается к нему, попытался, как обычно, идти, как автомат. Однако поведение мужчины было совершенно противоположным. Собрав всё внимание, способное взволновать кого угодно, в своих глазах, он пристально смотрел на него. В его мутных глазах ясно читалось желание приблизиться к нему при первой же возможности. В груди Кэндзо, безжалостно прошедшего мимо, возникло странное предчувствие.

«Вряд ли на этом всё и кончится».

Но и в тот день, вернувшись домой, он так и не рассказал жене о мужчине без шляпы.

Они с супругой поженились семь-восемь лет назад, и к тому времени его связи с тем мужчиной уже давно прекратились, к тому же, поскольку местом женитьбы был не его родной Токио, у жены не было возможности знать его лично. Однако, что касается слухов, то, возможно, та уже слышала о нём либо от самого Кэндзо, либо от его родственников. Во всяком случае, для супруга это не было проблемой.

Однако в связи с этим происшествием в его памяти всплыл один случай, имевший место уже после женитьбы. Лет пять-шесть назад, когда он ещё жил в провинции, однажды на его рабочем столе неожиданно оказалось толстое письмо, написанное женской рукой. Тогда он с удивлённым лицом принялся читать это послание. Но сколько ни читал – не мог дочитать до конца. Оно было исписано мелким почерком без промежутков на двадцати с лишним листах японской бумаги, и, пробежав глазами примерно пятую часть, он в конце концов передал его жене.

Тогда ему пришлось объяснять ей, какова была личность женщины, написавшей ему такое длинное письмо. А затем, в связи с этой женщиной, возникла необходимость упомянуть и того самого мужчину без шляпы. Кэндзо помнил себя в прошлом, принужденного к этому действию. Однако, будучи человеком, чьё настроение легко портилось, он забыл, насколько подробно тогда объяснил всё жене. Возможно, супруга, будучи женщиной, ещё хорошо помнила это, но сейчас у него не было ни малейшего желания снова расспрашивать её об этом. Он страшно не любил, когда эта женщина, написавшая длинное письмо, и этот мужчина без шляпы возникали в его мыслях вместе. Поскольку всё это вызывало из глубины памяти его несчастливое прошлое.

Благо, его нынешнее состояние не оставляло ему досуга для беспокойства о таких вещах. Возвращаясь домой и переодеваясь, он тут же удалялся в свой кабинет. Ему постоянно казалось, что на циновках этой тесной комнаты площадью в шесть татами горой навалено то, что ему предстоит сделать. Однако, по правде говоря, куда сильнее, чем самой работой, им владел стимул, что её необходимо делать. Естественно, он не мог не нервничать.

Когда Кэндзо распаковал в этой комнате ящики с книгами, привезёнными издалека, он устроился, скрестив ноги, среди гор иностранных томов и провёл так неделю, другую. И, беря в руки всё, что попадалось, подряд читал по две-три страницы. Из-за этого наведение порядка в кабинете, коему следовало бы уделить первостепенное внимание, нисколько не продвигалось. В конце концов, один друг, не в силах более видеть такое положение вещей, пришёл и, не обращая внимания ни на порядок, ни на количество, быстро расставил все имевшиеся книги на полках. Многие, знавшие его, считали, что у него нервное истощение. Он же сам верил, что такова его природа.

III

Кэндзо и впрямь был завален работой изо дня в день. Даже вернувшись домой, у него почти не было времени, которым мог бы распоряжаться по своему усмотрению. К тому же он хотел читать то, что хотел читать, писать о том, о чём хотел писать, и размышлять над проблемами, над которыми хотел размышлять. Потому его разум почти не ведал досуга. Он постоянно сидел, прилипнув к письменному столу.

Однажды друг предложил своему вечно занятому приятелю заняться уроками пения ёкёку, но тот наотрез отказался, а про себя удивлялся, откуда у других бывает столько свободного времени. И он совершенно не замечал, что его отношение ко времени весьма схоже с отношением скряги.

Естественным образом ему приходилось избегать общения. И избегать людей. Чем сложнее становилось его взаимодействие с печатными знаками, тем более одиноким должен был становиться он как личность. Порой Кэндзо смутно ощущал это одиночество. Однако, с другой стороны, был уверен, что в глубине души в нём теплится необычный огонёк. Потому, ступая по жизненному пути в направлении унылой пустоши, он считал, что так и должно быть. И никогда не думал, что идёт навстречу иссушению тёплой человеческой крови.

Родственники считали его чудаком. Однако для него это не было такой уж большой мукой.

– У нас разное образование, ничего не поделаешь.

В глубине души у него всегда был такой ответ.

– Всё же это похвальба.

Такова была неизменная трактовка жены.

К несчастью, Кэндзо не мог подняться над такими суждениями своей супруги. Каждый раз, слыша это, он делал недовольное лицо. Иногда от всей души злился на жену, что та его не понимала. Иногда кричал на неё. А иногда и вовсе обрывал её на полуслове. Тогда его вспышки гнева звучали для жены как слова того, кто лишь напускает на себя важность. Супруга лишь заменяла четыре иероглифа, означавших «петь себе дифирамбы», на четыре иероглифа, означавших «разводить демагогию».

У него были лишь одна единокровная сестра и один брат. Не имея других родственников, кроме этих двух семей, он, к несчастью, не поддерживал с ними близких отношений. Такое странное положение вещей, как отдаление от собственных сестры и брата, и для него самого не было слишком приятным. Однако собственное дело было для него важнее, чем общение с родственниками. К тому же воспоминание о том, что после возвращения в Токио он виделся с ними уже три или четыре раза, служило ему некоторым оправданием. Если бы мужчина без шляпы не преградил ему дорогу, Кэндзо, как обычно, по два раза в день, с регулярностью часового механизма, ходил бы по улицам Сэндаги и в ближайшее время ни за что не отправился бы в том направлении. А если бы за это время выдалось свободное воскресенье, то лишь развалился бы на циновках, раскинув измождённые усталостью конечности, и предался бы полуденному покою.

Однако когда настало следующее воскресенье, он вдруг вспомнил о мужчине, с которым дважды встретился на дороге. И внезапно, словно озарённый мыслью, отправился к дому сестры. Тот находился в переулке рядом с улицей Цуноморидзака в Ёцуя, в месте, лежавшем в сотне метров от главной улицы. Её муж приходился Кэндзо двоюродным братом, так что и сестра тоже была двоюродной. Однако по возрасту его родственники отличались друг от друга не более чем на год, и, с точки зрения Кэндзо, оба были старше его чуть ли не на целое поколение. Поскольку ранее её супруг служил в районном управлении Ёцуя, даже сейчас, после ухода оттуда, сестра, говоря, что не хочет покидать ставшее привычным место, несмотря на неудобство расположения для его нынешней работы, всё ещё жила в старом, обветшалом доме.

IV

У сестры была астма. Она постоянно тяжело дышала, круглый год. И тем не менее, будучи от рождения крайне вспыльчивой, не могла сидеть спокойно, если только ей не было совсем плохо. Вечно она