Путь Абая. Книга вторая - Мухтар Омарханович Ауэзов

- Уа, сэре! Благослови Аллах тебя и всех твоих потомков! Коли ты радуешь нас, то пусть Создатель и тебя радует во все дни твоей жизни! - бормочет старая, шевеля беззубым ртом со впалыми губами.

Далее на ее пути, у ворот скотного двора, ей встретилась вездесущая приспешница байбише Улжан и домоправительница Айгыз - тетушка Калика.

- Е-е! Смотрите-ка! И эта старуха - один ветер в голове - несется туда же! - с недоброй усмешкой разразилась Калика. -Тебе чего понадобилось в том доме? Для тебя что ли поют? Да провалиться мне на месте, если она думает, что ее одну только и ждут там! Вон, как спешит!

Старуха Ийс прошла мимо, словно и не слышала язвительных слов Калики. По пути кликнула еще двух женщин и вместе с ними направилась к белой юрте, бормоча себе под нос:

- Эта несносная Калика! Не может без того, чтобы кого-нибудь не задеть. Чтоб тебе и впрямь провалиться на месте!

Знаменитый сэре, гостивший в этом ауле, последние несколько дней пробыл в других аулах, вернулся только вчера. А назавтра собирался отбыть в родные края. Весть об этом облетела весь аул, и каждый, кто мог, старался непременно послушать его сегодня, в последний раз. Однако не всем желающим выпадала такая возможность - жители серых юрт, не говоря уже про обитателей черных юрт и грязных землянок, не могли и надеяться попасть на представление приезжего певца - в белую юрту для гостей.

А в черной хозяйственной юрте две женщины возились около громадного закопченного котла, висящего над огнем. Одна из них варила овечий сыр, курт, помешивая черпаком в котле, другая взбалтывала мутовкой квашеное молоко в деревянной бадейке. Обе они громко судачили о том, что кто-то будет сегодня слушать певца, но только не они, и что это настолько обидно, что просто слов нет. Первая женщина, у котла, была молодуха Баян, жена наемного пастуха Кашкена, - сухая как жердь, иссиня-смуглая, с грубым лицом. Вторая, с мутовкой в руках, бледная женщина с серым лицом и большим горбатым носом, - Есбике, ровесница Баян. Обе они, несмотря на свой молодой возраст, выглядят старыми, лица их уже покрыты морщинами, одежда на них изношенная, давно не стираная. Выражая свои обиды, больше выступает Баян, сердитым трубным голосом ругает своих хозяек.

- Да разве все это для нас - все эти гулянья, игры, айтысы, вся эта веселая жизнь? Вот недавно байбише Айгыз передала через эту собачку Калику, чтобы мы никуда не совались, когда будет петь сэре, а занялись в это самое время работой, варили курт и взбалтывали иркит, - ядовитым голосом высказывает Баян. - А мы что, не люди?

Смугло-бледная, серенькая, вся иссеченная мелкими морщинами, Есбике жалобно кривит лицо и сетует:

- Ойбай-ау, разве Калика позволит нам послушать песни? Или байбише Айгыз? А кто будет доить коров и овец, взбалтывать иркит, варить сыр? Чуть освободишься от этих дел - мешок рваный на твои плечи и немедля иди собирать кизяк!

- Удивляться надо, что мы еще живы! Домой возвращаешься среди ночи, а у тебя сил нет даже прибраться в доме, где ты не была целый день! Только перешагну порог - так и валюсь с ног, словно подкошенная. Какая это жизнь?

Есбике, слушая Баян, охотно вторит ей:

- Никакой жизни! Опять же и надоедают они, стоя над душой: «Почему не свила аркан? А где ремни для новой узды?» Апырай, а вчера ругалась хозяйка на чем свет стоит: «Ты, нищая рабыня! Тебе ли маяться от безделья?» Словно обухом по голове огрела. А днями, было, совсем убила меня! Говорит: «Ты что, забыла, как тебя, жалкую сиротку, бесприданницу, привезли к нам на плешивом верблюде? Не твой ли муж Башибек бегает у меня в прислугах?» А что тут можно сказать, если меня и на самом деле превратили в рабыню, а Башибека тоже почти сделали рабом? - Сказав это, Есбике палкой помешала кизяк в очаге, потом присела на корточки перед огнем и молча, бесшумно заплакала. - Мучаешься от такой непосильной жизни, и никакой радости. Даже певца послушать не дают. И что же? Все равно приходится молчать. Вот и дочка Сакышжан так просила меня, так умоляла: «Мамочка, апатай! Разреши мне пойти послушать песни!» Сжалилась над ней, говорю: «Солнышко мое, иди, если так тебе хочется!» Обрадовалась она, собралась идти. А тут я смотрю на нее, о алла, девочка уже подросла, большая стала, а одета в такое рванье, что стыдно будет ей даже переступить порог чужого дома! Пришлось отказать. - Так рассказывала Есбике, не стараясь даже совладать со своими слезами.

Баян, побалтывая мутовкой, наклонилась ниже к Есбике и тихо, чтобы никто не подслушал и не донес Айгыз или Калике, сказала:

- И мне не легче! Встанешь на заре с птицами, так и до самой ночи больше и не присядешь, пока байбише не улягутся и не закроют тундук на их юртах. Видно, это про нас сказано: «Все ложатся спать, а свекровь ведь не спит!». Жизнь для нас, как злая свекровь. На Айгыз я работаю, как ошалелая, и зимой и летом, а заслужила от нее только прозвище «чумазая рабыня»! Песни мне захотелось? Да какая там песня! Скоро сдохну, как скотина, песни не для меня!

А в соседней крошечной черной юрте, на куче лохмотьев от старой кошмы сидела дочь Есбике - Сакыш и, молча глотая слезы, пыталась наложить еще одну заплату на подол старенького платья. Убедившись, что ничего не выйдет из этого, она отложила его в сторону и, опустив свою кудрявую голову, замерла неподвижно, вслушиваясь в доносившуюся издали песню. Ах, ей ничего большего не нужно: только бы пойти вместе со старухой Ийс, посидеть у порога белой юрты и, заглядывая под откинутый дверной полог, краешком глаза увидеть певца среди красивых ковров и послушать его песни. Но прибегала уже Калика и передала слова байбише Айгыз: «Чтобы дочь Есбике не появлялась в своем рванье возле белых юрт, не позорила бы себя перед гостями. Чтобы сидела дома и не высовывалась, а слушать песни ей ни к чему! Обойдется без песен!»

А песня летит над аулом! И не только Баян, Есбике и ее дочь слушают ее