Мэри Мари - Элинор Портер

Но даже это не задело отца. Он просто сказал: «Да-да, вполне вероятно», – хмурясь, продолжал помешивать кофе даже после того, как допил его.

Я не знала, заговорит ли он со мной после ужина, позовет ли в библиотеку. Я очень на это надеялась, ведь еще так много хотела сказать ему. Но он этого не сделал и не сказал ни слова. Продолжая хмуриться, он встал из-за стола и ушел, но не в обсерваторию, как обычно, а просто закрыл за собой дверь библиотеки.

Он сидел там, когда в восемь часов раздался телефонный звонок. И что вы думаете? Он забыл, что собирается выступать перед Астрономическим клубом колледжа! Забыл про свои древние звезды. Не представляю почему. На минуту я вообразила, что это из-за меня и моего рассказа. Конечно, я сразу поняла, что это невозможно. Он никогда не забудет про звезды из-за меня! Возможно, он просто читал о каких-то других звездах, или перепутал время, или что-то в этом роде. (Отец вечно что-то забывает.)

Но, так или иначе, когда тетя Джейн позвала его, он схватил шляпу и убежал, не сказав ни слова ни мне, хотя я стояла рядом, ни тете Джейн, которая шла за ним по пятам и выговаривала, каким невозможно рассеянным он становится.

* * *

Неделю спустя

Отец был ужасно странным эту неделю. Я его вообще не понимаю. Иногда мне кажется, что он был рад моему рассказу в тот день, когда я нарядилась в вещи Мари, а иногда – что он жалеет о нем.

На следующее утро он спустился к завтраку со странным выражением лица, трижды поздоровался со мной, хмурился, но не сердился, а был озадачен, что ли.

После завтрака он не пошел в обсерваторию или, на худой конец, в библиотеку, а бродил по столовой. Когда тетя Джейн вышла в кухню, чтобы отдать распоряжения Сьюзи, отец внезапно выпалил:

– Мэри, чем займемся сегодня? – И сказал это таким тоном, как будто мы каждый день что-нибудь делаем вместе.

– З-займемся? – Думаю, мое заикание показало, насколько я удивлена.

– Да-да, чем займемся? – Он нетерпеливо нахмурился. – Что будем делать?

– Ну… папа, я не знаю.

– Конечно знаешь! Ты же знаешь, чего хочешь?

Я покачала головой, потому что была так поражена, что даже думать не могла. А когда ты не можешь думать, тебе, конечно, нечего сказать.

– Чушь, Мэри, – снова нахмурился отец. – Конечно, ты знаешь, чем хочешь заняться. Чем ты обычно занимаешься со своими друзьями – с Кэрри, Чарли и остальными?

Я просто молча стояла и смотрела на него; через минуту он воскликнул:

– Ну? Я жду!

– Ну… мы… мы гуляем… и разговариваем… и играем, – начала я, но он тут же прервал меня.

– Хорошо! Очень хорошо, тогда мы пойдем гулять. Я, конечно, не Кэрри или Чарли, но верю, что могу ходить и разговаривать. Возможно, даже играть. Кто знает? Пойдем, надевай шляпку.

Я взяла шляпку, и мы пошли гулять.

Какая это была странная прогулка! Я знаю, он старался и хотел сделать ее приятной. Очень старался. Но отец шел так быстро, что я едва за ним поспевала; замечая это, он замедлялся и выглядел ужасно обеспокоенным – пока не забывался и снова не убегал вперед.

Мы поднялись на холм, там было ужасно красиво. Сначала он ничего не говорил, а затем внезапно начал рассказывать обо всем подряд. Кажется, ему просто пришла в голову мысль, что нам нужно вести диалог.

Он спросил, тепло ли я одета (это в августе!), хорошо ли позавтракала, сколько мне лет, нравится ли мне учеба – видите, он на самом деле мало задумывался о том, что говорит. Отцу ведь известно, что школа давным-давно закончилась, ведь он сам меня учил.

Нас окружали цветы и птицы, и было так красиво. Но про это он ни слова не сказал. Он говорил – потому что ему нужно было что-то говорить. Я это понимала, мне было одновременно очень смешно и хотелось плакать. Странно, да?

Через некоторое время он перестал разговаривать и просто шел дальше, затем мы вернулись домой.

Конечно, это была не очень веселая прогулка. Думаю, отцу она тоже не очень понравилась. После возвращения он выглядел усталым и обескураженным и на этой неделе больше не звал меня на прогулку.

Но он попросил меня о другом. На следующий день он попросил меня сыграть ему. Да, сам попросил! Отец пришел в гостиную, сел на один из стульев и слушал, как я играю три пьесы. Конечно, я играла негромко, не очень быстро и была очень напугана.

Боюсь, что я не очень хорошо сыграла. Но он был вежлив и сказал: «Спасибо, Мэри», – а затем добавил: «Это было очень мило». После он встал, снова поблагодарил и ушел в библиотеку, все его действия были очень вежливые, но как будто формальные, словно он находился в малознакомой компании.

На следующий вечер он повел меня в обсерваторию смотреть на звезды. Это было чудесно! Честно говоря, я прекрасно провела время, кажется, отец тоже. Он не был чопорным или излишне вежливым. О, я не говорю, что он вдруг стал невежливым или грубым – просто не вел себя так, словно я была гостем. И он был так счастлив возиться со своими звездами и телескопом, так рад показать их мне – я получила удовольствие и сказала ему об этом; а он выглядел по-настоящему довольным. Но тетя Джейн пришла за мной раньше, чем мне этого хотелось, и пришлось идти спать.

На следующее утро я думала, что он изменится, раз уж мы так чудесно провели время накануне, но этого не случилось. Он просто сказал: «Доброе утро, Мэри», – уткнулся в газету и читал ее на протяжении всего завтрака, не сказав мне больше ни слова. Затем отец ушел в библиотеку, и я не видела его весь день, за исключением обеда и ужина, но и тогда он не разговаривал со мной.

После ужина он снова повел меня смотреть на звезды, стал милым и дружелюбным. Он совсем не был похож на человека, который стал отцом лишь только по решению суда. Но следующий день!..

Так продолжалось всю неделю, и это казалось очень странным. То он был таким славным и общительным, каким только можно пожелать, то вдруг отрешенно смотрел на меня, словно и не замечал вовсе, заставляя гадать, в чем дело, чем я ему не угодила или рассердила его. Порой он