Путь Абая. Книга третья - Мухтар Омарханович Ауэзов

- Оказывается, самые пакостные дела Базаралы, позорящие весь род Тобыкты, о которых знают люди всего края, остались неизвестными только для одного человека, и этот человек - наш уважаемый Абай-ага. Вот мы любим повторять: «Доброе дело, благодеяние». Да пусть оно пропадет пропадом - всякое доброе дело, если под таковым прячется самое настоящее бесчестье и зло! Этот Базаралы и обесчестил нас.

Азимбай заматерел и стал человеком со звериной хваткой и разнузданным нравом. Абаю не раз говорили: «О, с ним не сравняться даже самому Такежану!», «Азимбай выматерил почтенного аксакала!», «Азимбай прилюдно избил уважаемого карасакала!». Но дети Кунанбая ничего не говорили ему в осуждение, - кроме слов, недавно сказанных Абаем, никаких нареканий ему не было со стороны родичей. В семье Кунанбая тщательно умалчивалось все недостойное и порочащее ее...

Словно никогда не оттаивающая вечная мерзлота, постыдные для рода отношения Нурганым и Базаралы, на что намекнул бесчестный сын Такежана, всегда были глубоко скрыты, и на обсуждение не выносилось. Но Азимбай на этот раз готов был произнести все позорные и позорящие слова. Однако Абай не дал ему этого сделать.

Резким движением выпрямившись на подушке, на которой он возлежал, опираясь локтем, Абай грозно выкрикнул:

- Азимбай, придержи свой поганый язык! Ты что, хочешь пойти на подлость, на которую не осмеливался и твой отец? Смеешь ругать благодеяние, - а что ты знаешь о нем? Пусть не исчезнет благодеяние, пусть пропадет тот, кто не понимает и не принимает его! В этой жизни глаза твои открылись только на пакость, алчность, на корыстолюбие. Твой язык горазд на самую грязную матерщину и грубую ругань. Смеешь говорить о благодеянии... Ты когда-нибудь совершал благое дело?! Ты когда-нибудь соприкасался с благодеянием?! Где оно здесь, в этом доме, - может быть, завернутым лежит вон в том тюке? Благодеяние связано с жалостью, справедливостью, человеколюбием... Что ты слышал об этом, находясь под этим шаны-раком?! Нет, пусть не исчезнет благодеяние, покуда полно подобных тебе невежд, у которых что Аллах, что злые намерения - все едино.

Азимбай все это выслушал, не дрогнув в лице, не вымолвив ни слова, - лишь презрительно скосив глаза в сторону дяди. И когда тот умолк, Азимбай фыркнул громко, вскочил на ноги и вышел из юрты. Над словами дяди, старшего по возрасту, он ни на мгновенье не задумался, полный гнева и злобы в душе.

Такежан не стал осуждать поведение сына. Как ни в чем не бывало, он коротко ответил Абаю о своем решении по вопросу с жигитеками:

- Сенокос в эту осень я закончил вовремя. Не буду, пожалуй, отдавать жигитекам скошенное сено. О возмещении долга будем разговаривать в следующем году. А нынешнее сено я не отдам. Ну а если жигитеки осмелятся перевезти его из стогов в свои дворы, то я на обратной кочевке с осенних пастбищ размещусь со всеми своими стадами вокруг их десяти зимников и не уйду до тех пор, пока не скормлю своему скоту все свое сено. Так и передай им!

Не дождавшись от брата других слов, Абай сидел, погрузившись в молчание. Затем встал и вышел на воздух, чтобы освежиться от гнетущей духоты мрачного дома. Пока готовилось мясо, Абай решил пройтись по аулу.

Безрадостным предстал кочевой аул. Меж серыми и черными юртами сновала детвора, накрытая лохмотьями, сверкающая голым телом в прорехах изорванных штанов, многие без обуви, с потрескавшимися, измазанными в липкой осенней глине ногами. Обойдя байскую юрту, переговариваясь приглушенными голосами, дети собрались на ровном пустыре с солнечной стороны и затеяли какую-то игру.

С одной из черных юрт был снят нижний войлочный полог -узик, открыв глазам Абая внутренность бедного жилища. Там какая-то немолодая женщина, из байских работниц, грубыми руками, в ссадинах и струпьях, перебирала ветхий войлок снятого узика, латая его кусками более светлой, серой кошмы. Сквозь кереге - деревянный остов юрты - проглядывал нищенский беспорядок бедной и примитивной жизни кочевнической семьи. В глубине жилища, у холодного очага, сидела перед бадьей старуха в жутких лохмотьях, в мужской шапке-тымаке. Накрытая вывернутым мешком, старуха дубила кожу, руками мяла ее в закваске.

В одиночестве обходя осеннюю стоянку аула, Абай остановился возле этой юрты с поднятым узиком. Он огляделся вокруг, - и великая тоска охватила его сердце. «Может ли быть человеческое существование более тяжким и убогим, чем это? - подумалось ему. - И эти люди на пронизывающем степном ветру, без прочной крыши над головой, укутанные в рубище, без тепла в своих жалких временных лачугах, - кто они? Откуда? Куда идут?»

Присмотревшись к той из двух женщин, которая латала черную от копоти, дырявую юрту, Абай увидел, что это еще вовсе не старая незнакомая ему женщина. Лицо ее было бескровным, серым, изможденным - видимо, от какой-то застарелой болезни. Когда Абай остановился и произнес салем, она быстро повернулась к нему, и лицо ее от смущения мгновенно вспыхнуло пятнами румянца на острых скулах. В ответ на приветствие лишь кивнув головой, келин обернулась к старухе, и та подняла глаза на подошедшего человека. Только тут Абай узнал старуху.

- Апырау! Твой ли это дом, матушка Ийс? - обрадованно воскликнул Абай. - Что-то он у тебя обветшал, вижу, поизносился!

Войдя в дверь, Абай увидел, что полы рваной накидки старухи широко растопырены по сторонам, из-под них, словно цыплята из-под крыльев курицы, высунулись головы двух малышей. Это они, чтобы согреться, прижимались к бабушке с двух сторон, подсунувшись под полы купи, пока она мяла кожи в кадке с закваской. Черные глазенки обоих малышей смотрели на внезапного гостя испуганно, диковато; нестриженые волосы отросли косицами, на худеньких лицах видны были следы недавних слез - еще не высохшие дорожки на замызганных щеках. Детишки, на вид пяти лет и трех, выглядели несчастными, голодными, встревоженными...

При виде их Абай даже не услышал ответных слов приветствия старухи Ийс. С замершим, похолодевшим сердцем он смотрел на голодных детей, присел перед ними, виновато сгорбившись. Между тем старуха Ийс начала рассказывать о себе.

- Уа, Абайжан, пусть то, что выпало на наши головы, да не падет даже на головы аульных собак! - сетовала она.

- Где твой сын? - спросил Абай. - Недавно мой Магаш рассказывал, как Иса вел себя достойно на сенокосе. Все сказали:

«Матушка Ийс воспитала доброго сына, смелого джигита, который сможет постоять за себя и других!»

- Ойбай, обернулась бедой для него же самого эта смелость! - запричитала старуха Ийс.