Путь Абая. Книга третья - Мухтар Омарханович Ауэзов

Ждут подаянья дети бедняков.

Но байский негостеприимен кров -Толпятся на пригреве, не отходят От юрты дальше нескольких шагов. А мать своим любуется сынком.

Пускай, как ты, он будет жадным псом, Балуй его! Он плохо ест при виде Детей, объедков ищущих кругом.

Когда Абай дочитал это стихотворение, Такежан и Каражан одновременно, будто сговорившись, с двух сторон набросились на него.

- Ты что, приехал обличать нас? - рявкнул Такежан.

- Охаиваешь нас, в нашем же доме! Позоришь перед людьми, обозвал собаками нашего маленького сына, и своего брата, и женге! - раскричалась Каражан.

Абай лишь тихонько посмеивался в ответ. Сложил и передал листок со стихотворением Дармену. Тот положил бумажку в карман. И тут, словно опомнившись, на него набросился Такежан, схватил его за руку:

- Ну-ка, дай сюда, тещу твою и отца...- Матерясь, он пытался забрать у Дармена листок со стихами. - Быстро спрятал в карман! Это кто позволил вам - принять еду в моем доме, а потом пинком швырнуть назад посуду? Давай сюда бумажку -в клочья порву, брошу в огонь!..

Абай и Ербол, стараясь все свести к дружеской шутке меж близкими, стали удерживать, тянуть за полу Такежана, со смехом оттаскивая его от Дармена, который вовсе и не собирался расставаться с рукописью Абая. Тут уж Такежан всерьез рассвирепел и, не принимая шуток, покрылся сероватой бледностью и закричал на Абая:

- Порви стихи! Сейчас же уничтожь их, иначе ты отсюда подобру-поздорову не уйдешь!

Абай же его ярости не принимал и продолжал отшучиваться:

- Эй, батыр, я ведь не тебя затронул! Подумаешь, собакой назвал твою байбише! Разве она священная Кааба, что нельзя посмеяться над нею, не представ вероотступником? А ты разве ангел смерти Азраил для моих стихов, Такежан?

Однако, несмотря на усилия Абая шутками сгладить гнев супругов, Каражан в голос расплакалась.

- Устами родственника ты, деверь, сказал обо мне слова, каких даже заклятые враги не произносили! Абай, ты не убедишь меня, что не хотел сказать нам: «Вы все, вся ваша семья - мои настоящие враги!» Стихов твоих я никогда не прощу тебе! Какой стыд! Если ты мне деверь, - то сейчас же порви бумагу! Прямо сейчас, у меня на глазах порви! - кричала Каражан, заходясь от злости.

Понимая, что ссора между братьями из-за обличающих стихов может перерасти в драку, Ербол решил вмешаться - со своей обычной дипломатией. Он забрал лист со стихами у Дарме-на, внимательно перечитал их, мгновенно заучил и предложил миролюбиво:

- Такежан, дорогой, зачем уничтожать стихи? Так не делается, это грех. А сделаем мы вот что: вымараем из них те строчки, которые задевают Каражан! Вот, смотрите, я это делаю! - И Ер-бол, взяв у Абая карандаш, положил на столик листок и добросовестно зачеркнул несколько строчек, которые успел хорошо запомнить.

3

Аул Такежана для сбережения зимних кормов старался как можно дольше продержаться на осенних пастбищах и не спеша двигался в сторону своего зимника на Мусакуле. Тяжба на осеннем сенокосе в урочище Шуйгинсу перешла в открытую жесткую распрю между мырзой Такежаном и семью бедняцкими аулами.

Не уговорив старшего брата переменить решение, Абай отправил жигитекам салем со словами: «Не смог убедить его. То, что делает Такежан, это произвол. Больше не в силах договариваться с ним по-хорошему. Он не слушает меня. Теперь воля ваша, отвечайте на его произвол всеми своими силами. Сумейте постоять за свое добро, братья!» Получив это послание, жи-гитеки развезли по своим зимним аулам сено, скошенное на их угодьях Такежаном и доселе стоявшее в стогах.

Услышав об этом уже на подходе к зимнику на Мусакуле, Та-кежан в ту же ночь послал гонцов к дядьям Майбасару, Изгутты и к брату Исхаку. Кунанбаевцы собрались вместе и на совете решили дать достойный отпор жигитекам. Уж если жигитеки решились исполнить свою угрозу, то пусть и претерпят то, что им уготовано, - о чем было им нешуточное предупреждение.

Уже по всему краю аулы перебрались на свои зимние стоянки, и только большой аул Такежана медленно приближался по Мусакульской долине к зимовью. Но, не дойдя до него всего один дневной переход, огромный караван приостановился, разгрузил вьюки и начал устанавливать юрты как раз вблизи бедняцких аулов в урочищах Азберген и Шуйгинсу. По пустынным и просторным выгонам, на прилежащие к аулам лощины с зарослями чия, курая и таволги, столь необходимыми жигитекам для зимнего топлива, - разбрелись огромные стада верблюдов, лошадей, коров и отары бесчисленных овец.

Возглавляли кочевье Такежан, Азимбай, Майбасар. Вокруг них ехало около десятка верховых - байских нукеров. Выбравшись на вершину пологого холма, они остановили коней и стали оглядывать окрестности. Под ногами их добрых скакунов, под крутым склоном, виднелись ветхие кровли убогих зимников, в которых безвыездно, не выбираясь на джайлау, ютились оседлые жатаки, у которых совсем мало было скота и лошадей, чтобы кочевать. Пришлая орда со своими табунами коней и стадами коров вломилась в пределы их невзрачных владений. Ломая и снося ветхие ограды из жердей и палок, скотина добиралась до сложенного в стога сена и жадно поедала его.

Помнившие о подобной угрозе, но не ожидавшие, что это и на самом деле может произойти, бедняцкие аулы растерялись, всполошились. Несколько жатаков, у кого были лошади, вскочили на своих тощих кляч и поскакали в соседние аулы -жаловаться друг другу, совещаться. И вскоре человек десять верховых, собравшихся из аулов жатаков, поскакали на своих плохоньких лошадках к начавшемуся разворачиваться стану Та-кежана. Там уже развязали вьюки и ставили по кругу решетки-кереге для юрт.

Возглавлял жатаков Базаралы на своем темно-сером в белых яблоках рослом скакуне, подаренном Абаем. Пока юрты еще не были поставлены, баи и их нукеры разъезжали на конях по всему стану. Увидев подъезжавших жигитеков, джигиты-иргизбаи мигом собрались вокруг своих баев и двинулись им навстречу.

Базаралы, выглядевший батыром на рослом сером коне, подъехал первым и остановился перед Такежаном, Майбаса-ром, Азимбаем. Базаралы не стал набрасываться с угрозами, с бранью, начал говорить спокойно, сдержанно, не давая воли своему гневу. Но в низком голосе его и в произносимых словах ощущались мужественная сила и мощь духа.

- Что ты, мырза Такежан, - неужели опять решил напугать робких жигитеков, заставить их пригнуть головы, запустив камень над ними? Тебе не терпится напомнить Жигитеку, как суров к нему Всевышний? Или тебе просто захотелось повеселиться, раскидывая их лачуги, травя их сено,