Рассказы Фата-морганы - Джонатан Литтел

пробегать по моему телу, переполненному ощущениями, но по-прежнему не насытившемуся, и я смутно надеялся встретить того парня с проколотыми сосками, который угостил меня в самом начале; мне хотелось в свою очередь предложить ему выпить, а затем, смакуя, ласкать его красивое породистое тело, но в раздевалке никого не оказалось, я взял вещи из шкафчика, оделся и направился к двери. Она легко открылась и, едва оказавшись за порогом, я возобновил свой бег. Физическое усилие освежило мои истерзанные мышцы, я ощутил, как они расслабились и вновь обрели естественную упругость, благодаря чему я двигался вперед равномерными шагами, ни слишком медленными, ни слишком быстрыми, в одном ритме с дыханием, шелестевшим между моих губ. В царящей полутьме я скорее угадывал, чем видел стены коридора, они, по-видимому, изгибались, и мне часто приходилось выравнивать направление, чтобы не налететь на одну из них; временами темные участки как будто сообщали о развилке или даже своего рода крипте, но я не обращал на них внимания и бежал с пустой головой, ни о чем не думая, наслаждаясь легкостью, с которой двигалось мое тело, без особого труда приспосабливаясь к тому, как разворачивалось пространство, чей предел невозможно было определить; я чувствовал себя ребенком, свободным от всяких запретов, ничем не обеспокоенным, и временами весело тыкал пальцами в стены — не столько из баловства, сколько для того, чтобы сориентироваться; так я и наткнулся на какой-то металлический выступ, похожий на дверную ручку; нажав на нее, я открыл дверь и, не сбавляя хода, упругим прыжком проник внутрь. Под кроссовками скрипнул снег, и я остановился. Мимо меня, ведя под уздцы лошадь, прошел мужчина, за которым следовали еще двое с котелком, пар от их дыхания повис в морозном воздухе, проникавшем сквозь тонкую ткань моего спортивного костюма. Я задрожал и потер руки. Поодаль под огромным буком с голыми серыми ветками кучка мужчин столпилась у костра. Я подошел к ним, утопая ногами в свежем снегу; один из людей заметил меня и окликнул: «Эй, господин командир! Да вы так простудитесь. Не соизволите ли переодеться?» Он провел меня в хижину, где я нашел все необходимое в грубо сколоченном платяном шкафу: штаны из толстой коричневой материи и фуфайку с воротом, которые я натянул поверх спортивного костюма, офицерский мундир с золотыми пуговицами, кожаные сапоги и длинное плотное пальто с высоким воротником и тяжелыми полами, бившими меня по икрам. Кроме того, там оказались меховая шапка и пара облегающих белых перчаток, которые я надел и застегнул на пуговицы с чувством глубокого удовлетворения. У двери меня ждал солдат. «Вот, не забудьте», сказал он, протягивая мне хлыст и кожаную кобуру, в которой был тяжелый пистолет с длинным дулом и округлой рукояткой из полированного дерева. Пошел снег, легкие как воздух хлопья весело плясали и таяли при малейшем прикосновении. Следуя за солдатом к костру, я пристегнул кобуру к поясу мундира. Там собрались и другие мужчины, на всех была форма, похожая на мою; заметив мое приближение, они встали по стойке смирно, щелкнули каблуками и отдали мне честь. У некоторых на шее висел тяжелый искусно сделанный крест; я тоже достал свой из кармана мундира и, любовно поглаживая пальцами металл, надел на шею, затем, подняв голову, увидел повешенного за ногу на ветке бука обнаженного человека, его серую кожу испещряли глубокие раны и следы от ударов. «А это кто?» — «Шпион, господин командир. Шнырял вокруг лошадей, мы решили его проучить». Я кивнул и подошел ближе к огню. Кто-то подставил раскладной стул, я сел, еще кто-то протянул мне оловянную ложку и дымящуюся миску с красной фасолью. Я был очень голоден и жадно накинулся еду, в ней не хватало соли, но это мало меня беспокоило, я проглотил последнюю ложку и дочиста выскреб миску. Теперь я окончательно согрелся, огонь приятно обволакивал своим жаром ступни и ляжки, я с удовольствием наблюдал, как снежинки падали мне на рукав и через мгновение таяли. Я рыгнул и попил воды. «Седлайте лошадей! — приказал я, вставая. — Уходим». Люди тотчас принялись хлопотать. Повешенный медленно покачивался над костром, удерживаемый на месте всаженной ему в анус веткой — потоньше, чем там, на которой он висел. Подошел солдат и отдал честь; «Как прикажете быть с пленными, мой командир?» Я на мгновение задумался: «Пристрелите». — «И женщин?» — «И женщин». Широко шагая, я направился к ограждению. Человек вел мне навстречу красивого гнедого коня, из чьих ноздрей завитками бил пар, смешиваясь со снежными хлопьями, которые падали все гуще и гуще. Я взял из рук солдата поводья, потрепал животное по шее, осмотрел подпругу и, вскочив в седло, стал наблюдать за сборами. В кармане мундира я нашел коробку сигар; прикурив одну, я затянулся и тут же от табачного дыма почувствовал умиротворение, легкое и почти радостное, как снег, сыпавший с неба. Кругом сновали люди, выстраивая лошадей и собирая палатки; поодаль часть солдат вела группу мужчин и женщин, одетых по большей части в лохмотья. У сосновой рощи их поставили на колени в снег. Затем солдат вскинул ружье, прицелился пленному в затылок и спустил курок; брызнула кровь, и человек упал ничком; солдат, прилаживая ружье, уже двинулся к следующему. Вокруг меня собрались всадники. Один из них протянул мне копье с древком из полированного ясеня и длинным, острым и тонким листовидным острием; я с радостью взял его, взвесил в руке и положил поперек седла. Когда все было готово, я в последний раз затянулся сигарой, бросил окурок в снег и потряс копьем, давая сигнал к отправлению. Мой конь уже бил копытом, и я направил его ударом каблуков, придерживая копье под мышкой, а свободной рукой держа поводья. Колонна снялась с места, двигаясь вдоль деревьев и объезжая тела расстрелянных, которые лежали ничком в покрасневшем снегу с вывернутыми, как у кукол, конечностями. Скоро мы выехали на дорогу, и я пустил коня рысью; копыта мелькали, взрывая девственный снег, копья задевали ветки, сбивая на нас снежные комья, хвою и шишки, я засмеялся, и мои люди засмеялись вместе со мной, радуясь нежданной вечерней скачке через лес. Еще дальше простерлись бескрайние заснеженные поля, пересеченные бурыми полосами пахоты; мы миновали их, не замедляя хода, снег перестал идти, небо становилось сумрачным и серым, облака понемногу расходились, разливая белый свет полной луны над мирным пейзажем. Наконец наступила ночь, и по моему приказу лошади перешли на шаг. Мы продвигались через поля под бряцание сбруй и шпор, лошадиный храп и приглушенный снегом