Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
После поминок, когда Абай и Дармен уже собирались в дорогу, Базаралы отвел Абая подальше от аула в степь и поведал ему о своих нерадостных делах. В этом году Базаралы вновь заболел: его давнишний куян - ревматизм одолевал с новой силой. То наступая, то отпуская, болезнь крепко связывала его. Теперь, не довольствуясь локтями и коленями, куян отзывается и на сердце.
- Так прихватывало, что даже в обморок падал! - заключил Базаралы.
Абай и сам видел, что за последнее время его друг не только исхудал, но и заметно постарел. Его тело значительно ослабло с виду, лицо было бледным. Абай с тревогой спрашивал его о здоровье, но Базаралы отвечал скупо, так ничего толком и не сказал, не желая распространяться об этом ни у смертного одра Даркембая, ни во время его похорон.
- Всем известно, - говорил он, стоя вдвоем с Абаем в степи, - что человек моих лет прежде всего рассказывает друзьям и близким о своем здоровье. Конечно, что бы там ни было, не нужно кричать об этом громогласно, но от тебя ничего скрывать не хочу. Поэтому и говорю здесь тебе: да, мой друг, силы покидают меня!
Таких людей, как Базаралы, сравнивают со львом или барсом - подобно этим могучим зверям, в уединении зализывающим свои раны, настоящие мужчины не обнажают прилюдно горести свои и печали. Кроме того, Абай знал, что у Базаралы немало врагов, как дальних, так и ближних. Никто из этих ненавистников, желающих ему погибели, не должен знать, что он ослабел, дабы при случае не могли безнаказанно выказать ему пренебрежение, даже открыто облить его презрением, - только потому, что он старый, больной и беспомощный.
Абай чувствовал, что Базаралы не все ему сказал, и напрямую спросил друга, чего он недоговаривает? Оказалось, и на самом деле у того было, что сказать еще...
История вкратце была такова. Шубар, Азимбай и другие ир-гизбаевские злопыхатели затеяли против него новое клеветническое дело. Они не называли впрямую имени Базаралы, но насели с ложными обвинениями на его младшего брата и соседа Абди, обвиняя его ни много ни мало - в конокрадстве. Этим летом якобы пропал у Азимбая то ли скакун, то ли ездовая кобыла. Его люди объехали окрестные аулы, без толку расспрашивали людей.
- И вдруг он обвиняет меня! - сказал Абаю Базаралы. - Мол, коня моего украл Базаралы, причем не собственноручно, а научил своего брата Абди. Такежан и Азимбай посылают ко мне Шубара, тот наседает. Говорит: или отдай нам в руки Абди как вора, или же сам головой ответишь за него.
Базаралы знал, что все это клевета, и Абди не вор. Старый и больной, он уже не был силен, как прежде, поэтому не мог дать подобающего отпора врагу. Окруженный со всех сторон, он все же не признал Абди вором.
- Скажи, Абай, есть ли хоть какой-то предел их наглому вероломству? - возмущенно спросил он, и сам же ответил: - Нет предела! Но я не сплоховал, хотя враги окружили меня. Я отбросил их от себя: мол, считаю брата невиновным, умру, но буду стоять на этом. Если же Такежан, достигший возраста Пророка, уверен, что Абди вор, и сам готов отвечать за это головой, то пусть убивает и Абди, и меня!
Такие слова были полностью в духе Базаралы - решение столь же мудрое, сколь и смелое. Сейчас же Базаралы узнал, что дней десять назад аксакалы, карасакалы иргизбаев во главе с Азимбаем, Шубаром, собравшись на склоне Чингиза, в ауле Такежана, договорились сжечь Базаралы вместе с домочадцами, а если кто из сородичей посмеет заступиться, то и всех жигитеков уничтожить.
Среди людей, что держали этот совет, был «проныра Аб-дильда», как все его называли - бий из жигитеков, от коего исходили многие напасти. Этот Абдильда недавно потерял много скота, пережил зимний джут и сильно пострадал. Ему подарили коня, вдоволь попотчевали на трапезе, купив тем самым его поддержку. Он вечно клянчил, повсюду кричал - «обеднел я!», не брезговал поступиться своею честью, был известным плутом и проходимцем.
Говоря обо всем этом, Базаралы глубоко досадовал. Абаю казалось, что теперь вся жизнь, прожитая его другом, кажется ему какой-то горькой насмешкой.
- И хочется помереть, да не отпускают в могилу! - сказал Базаралы и вдруг хитро подмигнул Абаю. - Завидуют, что если и умру, то останусь безнаказанным, всех перехитрю. Вот и хотят напоследок хоть колючего чингиля мне в могилу бросить. А я все живу, и как бельмо им на глазу, будто бы говоря: и не помер, и не покорился!
Сказав так, Базаралы неожиданно захохотал - так развеселила его самого эта гордая выходка. Промокнув рукавом слезы, выступившие от этого смеха, он подытожил свой долгий рассказ:
- Ты всю неделю присматриваешься ко мне, не перестаешь спрашивать о здоровье. А я скрывал, не мог рассказать при людях. Даже бывало, когда рядом с тобой лежали, я просыпался в ночи, сердце подскакивало к горлу, но и тогда виду не подал. Теперь же говорю тебе, и только тебе одному! Вот чего хочу: пока мои глаза не закрылись, пока не взяла меня земля, пусть мои враги знают, что не успокоился, не покорился, не сломался Базаралы...
Попрощавшись с ним и тронувшись в путь, Абай все думал о своем друге, и эти тревожные думы были как те серые, тяжелые облака в осеннем небе, что он видел перед глазами, покачиваясь в седле.
2
В ту осень долго не было снега, поэтому и холод казался черным, как сама мерзлая земля на склонах холмов Акшокы. Измученные пронизывающим ветром, люди из аула Абая перевезли свой скарб в теплые дома, где теперь через день топились печи.
Дармен и Макен переехали в отдельный уютный дом, в том же обширном дворе, где обосновался Баймагамбет. Абай, Ма-гаш и Какитай жили вместе, в зимнем доме напротив. Абай усердно трудился, обложившись книгами, перелистывая свои бумаги. Не отставали и джигиты: Магаш с Какитаем с утра до вечера корпели над книгами в угловой комнате.
Читали они в основном русские романы, из тех, что попроще, - эти нехитрые книги были хорошо понятны двум
