Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Глядя снизу на своего единственного сына, чье юное лицо склонилось над ним рядом с лицом Дармена, Даркембай вдруг сильно разволновался от нахлынувших на него чувств. Сморщившись и закусив губы, весь сжавшись от горя, он издал громкий тоскливый стон.

Абай видел, понимал, ясно читал по его лицу: всю горечь этого бренного мира, всю его печаль и тоску он готовится унести в смертный миг с собой!

Абай угадал сокровенные мысли умирающего друга...

«Одиноким, неокрепшим сиротой остается в этом мире мой сын. Не на кого ему опереться, нет у него ни скота нажитого, ни знания, как добиться достатка. На кого я оставлю моего малого, единственного моего? Что же будет с ним?..»

С горечью думал Абай о своем уходящем друге: неужто так и покинет он этот мир, не высказав своего последнего желания? За что же ему такая тяжелая кара - уйти без слов своего отцовского завещания? Или слова эти зреют в нем, но не в силах он их высказать?

Дармен в душе спрашивал Даркембая о том же - что ты еще скажешь, ага? - он сидел над ним, скорчившись, не отрывая взгляда от его губ, и ему все казалось, что Даркембай дает ему некий знак глазами, будто взывая: «Слушай, слушай!»

Лежа в долгом молчании, Даркембай медленно переводил взгляд то на Дармена, то на Рахима. Вдруг его губы зашевелились, послышался еле внятный шепот. Дармен согнулся еще ниже, ухом припав ко рту умирающего.

- Судьбу моего сына вручаю тебе. Тоже возьми на себя, долгом своим. Выведи Рахима в люди. Как Абай - тебя.

Сказав так, он остановил глаза на Абае, и тот нагнулся к нему, как и Дармен. Шепот больного теперь был совсем тихим, слова отрывистые, в целом сказанное - коротким.

- Отдай Рахима учиться.

Теперь Даркембай замолчал надолго. Видимо, это и были его последние в жизни слова: он как-то сразу обмяк, застыл, плотно закрыв глаза.

Абай осторожно потрогал его запястье, ощутив слабое биение пульса больного. Все напряженно всматривались в лицо Даркембая, стараясь понять, что сейчас происходит с ним - то ли ослаб, потратив все силы на последние слова, то ли действительно отходит.

- Пусть отдохнет. С трудом ему дались эти слова, - сказал Базаралы.

- Он все ждал вас, все спрашивал, где Абай и Дармен? Теперь успокоился, дождался, - сказал Ербол.

- Да, кажется, задремал малость... Ведь он уснул, да? -спросил Дармен с робкой надеждой.

Он был молод, ни разу не видел смерти, не знал, что в таком состоянии у больного не бывает сна - он может лишь забыться, потерять сознание, находясь между жизнью и небытием. Старшие это знали, никто из них не ответил Дармену, лишь Рахим, еще более юный, часто закивал: дескать, да, отец сейчас просто уснул.

Остальные не разделяли этой надежды, знали: теперь надо оставить больного в покое, ждать, когда произойдет неизбежное. Абай молча показал рукою Дармену, чтобы тот оставался на месте, сам же отошел от постели, пересел на тор. Базара-лы и Ербол также сели возле него. Напряжение последних часов оставило их. В нескольких словах они обсудили, что будут делать дальше. Затем Базаралы спросил Абая, тяжела ли, по нынешней погоде, была дорога сюда. Абай рассказал, как они выехали утром с Корыка, что ехали медленным шагом весь этот хмурый осенний день. Вскоре перевел разговор на то, что волновало его больше всего: расспрашивал о том, как и когда заболел Даркембай. Базаралы, Ербол и Жаныл поведали ему об этом по очереди:

- Сегодня четвертый день, как он слег.

- Я навестил его позавчера. Он был уже очень плох, все время стонал от боли.

- Как слег, так и не вставал. А я сразу так и не поняла, что началось это. - сказала Жаныл.

Она поставила чайник на очаг. Ее рассказ был долгим, обстоятельным, несмотря на то, что последние дни сильно измучили эту пожилую женщину... Усталая, с исхудавшим лицом, она все же говорила весьма ясно, точно передавая все, что случилось с ее мужем:

- Простудился Даркембай. Его все беспокоил один стог сена, что остался в низине, вы ее знаете, она вся заросла караганни-ком. Этот стог надо было перевезти во двор, вот и поехали они за ним вместе с Рахимом, взяли у соседей арбу. А ведь уже целую неделю, как стоит этот холод, дует сильный ветер. Вот, поехали, а с утра он надел тонкий чекмень, вся грудь нараспашку. К обеду еще и снег пошел, ветер поземку погнал. Но он же не остановится, пока не закончит дело! До тех пор, пока не перетаскал и не сложил все сено, не успокоился, весь день на ветру и работал. Он ведь всегда тяжело трудился, а одежки теплой нет, да и еда не очень. Вот и ослаб телом. Все из-за этого. Домой вернулся уже затемно, сказал: сильно продрог, скверно мне, как бы этот день меня не доконал! Так и вышло. Утром начал кашлять, бросило в жар, потом и вовсе потерял покой. Что из этого вышло, видите!

- Понятно, - коротко заметил Базаралы, сам повидавший в жизни немало напастей. - Твои слова все объясняют.

Он испытал на своем веку и холод, и голод. Его рассуждения о несчастье, случившемся с Даркембаем, были полны горечи:

- Жаныл, твой муж побывал во многих переплетах, все знают. Да, скажу вам, человек не из железа сделан! Как бы ни был духом силен, не спасет его от холода старый чекмень. Каким бы ни был ты мужественным и стойким, борясь в жизни за своих близких, - но что толку, если ты останешься безоружным в дикой степи, пешим в окружении волков? А ведь старость, слабость, голод и нужда, безысходность нищего существования -что это такое, как не стая волков?

- Верно, верно, - говорили и Абай, и Ербол, слушая База-ралы, подтверждая, что нельзя сказать более уместных слов о бедняке Даркембае, недавно разменявшем восьмой десяток.

Ему, это чувствовалось, с каждым часом становилось все хуже. В середине ночи больной начал тихо стонать. Даже в беспамятстве он продолжал мучиться, не чувствуя и не осознавая того, - болезнь тяжело, неумолимо навалилась на него, лежавшего в полном забытьи.

И вдруг все услышали это дыхание... Хриплое,