Едгин, или По ту сторону гор - Сэмюэл Батлер
Сознание (в принятом ныне значении), некогда бывшее совершенно новым явлением, которое обязано возникновением в равной мере деятельности отдельных особей и общему для них устройству репродуктивной системы (например, у растений, хотя о сознании в прямом смысле слова здесь говорить не приходится), — не может ли сознание возникнуть вновь как новая фаза разумности, которая будет настолько же отличной от всех ныне известных ее фаз, как разум животных отличен от такового у растений?
Нелепо даже пытаться предугадывать, что это будет за форма интеллекта (можно назвать это и как-нибудь иначе), это должно быть нечто, столь чуждое человеку, что опыт не поможет ему постигнуть природу сего явления; однако нет сомнения, что, зная о многообразных фазах жизни и сознания, уже явившихся в ходе эволюционного развития, опрометчиво было бы делать вывод, что далее не смогут явиться другие и что животная жизнь есть фаза конечная. Было время, когда в роли венца всего сущего выступал огонь, и были времена, когда ту же роль играли лёд и вода».
Посвятив вышеприведенным рассуждениям несколько страниц, писатель переходит к следующим вопросам, нельзя ли в настоящем выявить признаки приближения новой фазы жизни; нельзя ли уяснить, какова территория, на которой готовится ее пришествие и которая в будущем перейдет в ее владение, нельзя ли зачаточную ячейку этой формы жизни обнаружить на Земле уже сейчас. В ходе дальнейших рассуждений он отвечает на эти вопросы утвердительно и указывает при этом на машины высокого уровня сложности.
«Нельзя считать, что в будущем нам не угрожает развитие машинного сознания, полагаясь на факт, что ныне машины обладают сознанием лишь в ничтожно малой степени. У моллюска сознание было тоже на невысоком уровне. Подумайте, какой необыкновенный прогресс совершили машины втечение последних столетий, и заметьте для сравнения, как медленно прогрессируют царство животных и царство растений. Более высокоорганизованные машины — совсем не те создания, что были еще вчера, пять минут тому назад, если смотреть в масштабе исторических эпох. Допустим, в порядке дискуссии, что создания, в той или иной степени обладающие сознанием, существуют 20 миллионов лет — и посмотрите, как шагнули вперед машины за последнее тысячелетие! Почему бы миру не просуществовать еще 20 миллионов лет? А если так, то чего они не смогут достигнуть к концу этого периода? Не безопасней ли будет подавить исходящую от них угрозу в зародыше и пресечь их прогресс?
И кто может сказать, не обладает ли паровой двигатель своего рода сознанием? Где сознание начинается и где кончается? Кто проведет границу? Да и возможно ли ее провести? Разве всё на свете не переплетено между собой? Разве машины не связаны с животной жизнью бесконечно разнообразными нитями? Скорлупа куриного яйца сделана из тончайшего керамического материала и представляет собой машину в той же мере, что и подставка для яйца: скорлупа есть механическое приспособление для сохранения яйца, так же как подставка — скорлупы: и то и другое суть различные стадии исполнения одной и той же функции. Курица создает скорлупу внутри тела, но ведь скорлупа — это в чистом виде гончарное изделие. Ради удобства она устраивает гнездо, на этот раз вне тела, но ведь гнездо — такая же машина, как и яичная скорлупа. Ибо „машина“ есть всего лишь „приспособление“».
Возвращаясь к сознанию и пытаясь обнаружить его самые ранние проявления, писатель продолжает: «Есть растения, которые едят органическую пищу, и для ее поглощения им служат цветки: когда муха садится на цветок, лепестки смыкаются и крепко держат, пока насекомое не будет усвоено растением; но смыкаются они лишь вокруг съедобного: на дождевую каплю или на кусок ветки они не обратят внимания. Вроде бы лишенное сознания существо — а как зорко блюдет оно свои интересы! И ежели это бессознательные действия — где же мы имеем дело с сознательными?
Следует ли говорить, что растение не отдает себе отчета в том, что делает, просто потому, что у него нет глаз, ушей и мозга? Если мы говорим, что оно действует механически, не будем ли мы вынуждены допустить, что другие действия, по видимости умышленные, также совершаются механически? Если нам кажется, что растение убивает и съедает муху механически, не может ли растению казаться, что человек убивает и съедает барана механически?
Могут сказать, что растение лишено разума, потому что рост растения — процесс непроизвольный. Имея в наличии землю, воздух и нужный температурный режим, растение будет расти; оно подобно часам: однажды заведенные, они будут идти, пока не кончится завод или их не остановят — или парусному судну: оно будет плыть, пока в паруса дует ветер. Но разве не будет здоровый ребенок расти, если в наличии хорошая еда, питье и добротная одежда? И разве что угодно, будучи раз заведено, не будет идти, насколько хватит завода — и не остановится, когда энергия завода иссякнет? Разве не тот же процесс запуска в работу видим мы повсюду?
Даже клубень картофеля[32] в темном подвале до некоторой степени осознает, кто он и что с ним, и это малое знание отлично ему служит. Он превосходно знает, чего хочет и как получить желаемое. Он видит свет, проникающий через подвальное окошко, и выпускает ростки, которые ползут к источнику света: они ползут по полу подвала, по стене и выползают в окошко; если по пути им попадается кучка земли, картофель распознает ее и использует. Какие мыслительные процессы протекают в нем, когда он пускает корни, будучи посажен в землю, нам неизвестно, но можно вообразить, как он говорит: — У меня будет клубень здесь и еще клубень там, и, насколько смогу, я высосу из окружающей почвы всё для них полезное. Вот этого соседа я накрою своей тенью, а вот под этого подкопаюсь, и предел тому, что я совершу, поставит лишь ограниченность моих сил. Тот, кто сильнее, и кому досталось лучшее, чем мне, место для посадки, потеснит меня, а того, кто слабее, я сам потесню.
Клубень высказывает всё это посредством не слов, но действий, каковые суть лучший из языков. И если это не сознание, тогда что же такое сознание? Нам трудно сочувствовать клубню — и столь же трудно сочувствовать устрице. Ни
