Фолкнер - Мэри Уолстонкрафт Шелли
Я сосредоточился на своей опасной задаче, и тут судьба подбросила мне инструмент, без которого мне было бы трудно осуществить свой план. Я получил письмо от человека, попавшего в беду; тот просил денег, потому что собирался уехать из Англии и эмигрировать в Америку, а теперь пытался заработать на проезд; небольшая помощь с моей стороны принесла бы ему неоценимую пользу. Проситель вскоре предстал передо мной; я взглянул в его умное, но печальное лицо, обратил внимание на его манеру держаться — шустрость пополам с неуверенностью — и угадал, что передо мной трус, но он согласится преступить закон за достойное вознаграждение, если это не будет чревато риском. Я знал его со времен своей службы в Индии: его звали Джон Осборн, он был замешан в различных финансовых махинациях с участием туземцев и англичан, в конце концов вызвал подозрения правительства и отправился в тюрьму. Оттуда он написал мне, так как меня считали своего рода защитником обездоленных, и я его навестил. Это был безобидный человек, добрый и милосердный; его погубила нечестность, которой он заразился в дурной компании, а бедность способствовала развитию его порока; но в нем жило сильное желание стать уважаемым человеком, если бы только ему удалось существовать, зарабатывая на жизнь честным образом. Я думал, что, если помогу ему выпутаться из затруднительного положения и избавлю от искушения, мне удастся спасти его от позора; я оплатил ему билет до Англии, где, по его словам, у него имелись друзья и средства. Но старые привычки его не оставили, и в тот момент, хотя он утверждал, что решил эмигрировать из-за бедности, я понял, что на самом деле он боялся преследования за очередное мошенничество; как он сам утверждал, его обманом втянули в сделку, оказавшуюся жульнической. И даже с учетом всего этого Осборн не был злодеем; его едва ли можно было назвать даже преступником; он честно мне во всем признался; он всегда стремился занять более благородное место в обществе, но не понимал, как этого достигнуть, кроме как с помощью денег, а зарабатывать умел лишь обманом.
Я выслушал его. „Вы неисправимы, друг мой, — сказал я. — Разве можно верить вашим обещаниям? И все же я хочу вам помочь. Я сам еду в Америку; будете меня сопровождать“. Затем я постепенно раскрыл карты и объяснил, что от него требуется, но рассказал лишь половину правды. Осборн не знал ни имени, ни статуса дамы, которая должна была сопровождать меня в путешествии через океан. Люди всегда формируют представление о поведении окружающих с оглядкой на собственную самую сильную страсть; вот и Осборн решил, что я собираюсь увезти из дома богатую наследницу.
Так, заручившись поддержкой Осборна, я отправился в Камберленд. Я представлял исход своего плана, но не продумал промежуточные этапы. Перед отъездом я узнал, что мистер Невилл еще в городе. Мне выпал шанс воспользоваться его отсутствием, и я это сделал. Я добрался до поместья Невиллов, миновал ворота и подъехал по центральной аллее к дому; меня проводили в комнату, где, я знал, меня ждет она. Я призвал на помощь все самообладание, чтобы унять гулкое биение сердца. Я рассчитывал увидеть ее другой, думал, что она изменилась, но она осталась прежней. Странно, что в ее внешности сохранилось так много от той девочки, с которой я был знаком. Фигура была тонкой и воздушной, густые тугие кудряшки — пышными, как прежде, лицо… Это была Алитея, такая же, как раньше. Ласковый любящий взгляд, высокий лоб, уста, из которых текла мелодичная речь, — время ей совсем не навредило; это была она.
Она не сразу меня узнала; безбородый мальчишка стал мужчиной, потрепанным ветрами и истерзанным размышлениями; когда я представился и назвал свое давно забытое имя, которое она ни разу не слышала с тех пор, как в последний раз его произнесла, с ее губ сорвался вскрик: „Руперт!“ — и наши жизни, разведенные судьбой, вновь соединились; с каким восторгом она смотрела на меня, с каким пылом произносила мое имя; ее сердце осталось прежним — горячим, любящим и честным.
Мы сели вместе, взявшись за руки, и с неприкрытой радостью смотрели друг на друга. Сперва я притворился с дьявольским коварством, что испытываю к ней лишь братские чувства, расспросил о ее судьбе и переживаниях и, увидев, что она не хочет признаваться в своих разочарованиях и в том, как на самом деле обстоят дела в ее несчастном браке, заговорил о прошлом. Вспомнил ее дорогую матушку; сказал, что ее бледный образ часто являлся ко мне, сдерживал мои порывы, направлял меня и нашептывал мне мудрые слова. Я перебирал тысячи сцен из нашего детства, когда мы гуляли по тропинкам, держась за руки, и наши сердца бились в такт; мы поверяли друг другу все свои переживания, все самые безумные и смелые мысли и обсуждали великие тайны природы и судьбы, что завораживали наши юные сердца и внушали им трепет, но всё же казались светлыми и прекрасными. Я говорил и в то же время пристально ее изучал; поначалу мне показалось, что она совсем не изменилась, но потом я заметил разницу. Ее губы, всегда такие улыбчивые, остались прежними и так же мило и добродушно улыбались, но глаза — глаза смотрели иначе: отяжелели веки, во взгляде появилась влажная меланхолия, свидетельствовавшая о том, что Алитея часто плакала; щеки, некогда круглые и бархатистые, как персик, не ввалились, но утратили свою полноту. Она стала еще прекраснее — задумчивость и пережитые чувства облагородили ее лик, — но она казалась куда менее счастливой. Прежде улыбка вспыхивала на ее лице, стоило лишь ее взгляду упасть на любой новый предмет; теперь же у наблюдателя пробуждались жалость и слезы и начинала болеть душа, так как все, что происходило в ее правдивом сердце, как в зеркале, отражалось на лице. А хуже всего было то, что время от времени в ее глазах мелькало нечто напоминавшее страх. Как непохожа была эта женщина на прежнюю доверчивую и бесстрашную Алитею!
Мой разговор о прошлом сперва успокоил ее, затем вызвал радостное возбуждение и заставил забыть об осторожности. Так постепенно я подвел ее к нужной мне теме — разговоре о ее отце и мотивах, побудивших ее вступить в брак. Поскольку я знал и живо помнил обо всем, что было ей дорого, она не заподозрила ничего плохого и рассказала чистую правду, признавшись в том, в чем никогда никому
