Повести монгольских писателей. Том первый - Цэндийн Дамдинсурэн

— Какой праздник?

— Первой стрижки нашего сына. Сыночка, Шагдар.

— Значит, ты задумала родить сына! — обнял я жену на ходу. — Хорошо, если бы сон был в руку. А пока садись на телегу. Уставать тебе все-таки ни к чему.

Я разгреб сено и усадил Жанжу на передний край телеги.

«Милая моя, твой сон — это наши мечты, — думал я, держа в руках вожжи и следя за лошадью. — Обновить бы на будущий год юрту, разбить ее где-нибудь среди пахучих лугов. Да чтобы кумыса было вдоволь, да малыш рос крепким. Может, так оно и будет?»

— Вот только мама плоха стала, — прервала мои мысли Жанжа, — она тебе ничего не говорила?

— Нет.

— Вообще-то она не любит жаловаться… А тут как-то позвала меня и сказала: «До зимы мне, видно, не дотянуть. Сердце отказывает. Надеюсь на Шагдара, он позаботится о моей дочери. Жаль только, что внука вот не доведется увидеть…» — И поцеловала меня в лоб.

Жанжа не выдержала и разрыдалась, уткнувшись мне в плечо. Я долго гладил ее черные волосы, пока она немного не успокоилась.

— Подержи вожжи, Жанжа, я сейчас.

— Куда ты?

— Вон там, видишь, много осенней крапивы. Нарою корней, матушка их промоет, настоит и будет принимать от сердца.

— Чаю бы для нее достать, — сказала Жанжа. — Она так любит крепкий чай!

Мне и самому приятно было бы порадовать Долгор настоящим чаем. Мы уже много месяцев пили настой из трав. «Но где его достанешь, чай!» — досадовал я, выкапывая корни крапивы. Из головы у меня не выходили слова Жанжи. «Хорошо, что матушка так верит в меня. Этого я никогда не забуду. Что ж, она права: я всю жизнь буду верным другом и защитником ее дочери».

Я вернулся к телеге, и мы молча продолжали путь. А вокруг под теплым солнцем, словно летом, вились стрекозы, стрекотали кузнечики. Колеса поскрипывали и оставляли на стерне ровные, глубокие колеи.

Зимовали мы по-прежнему в нашей юрте у мельницы. А рядом поселились старый арат Самбу с женой. Теперь они вместо умершей недавно матушки Долгор сторожили глинобитные хибарки. Новые соседи сочувствовали нашему горю, помогали отяжелевшей Жанже во всем, пока я трудился на мельнице.

Как-то вечером к нам из сомонного центра прискакал директор начальной школы.

— Очень прошу тебя, Шагдар, срочно смели муки для школьного интерната. Детей кормить нечем. — И он протянул мне бумагу из сомонного управления — разрешение на помол. — Кроме тебя, дружище, — продолжал директор, — в этом баге просить некого. Если откажешь, мы пропали. Вот уже несколько дней ребята сидят на одной жидкой овсянке. Мы заплатим тебе, только смели.

— Да при чем тут деньги! — возмутился я. — Разве мне самому не жалко детей! Но при одной лошадке с таким большим заказом быстро не справиться. Я начну завтра утром, а вы мне коня пришлите.

Директор просиял, сказал, что конь будет, и уехал.

Едва забрезжил рассвет, я уже был на мельнице. Работал весь день напролет, не заметил, как и стемнело. Вдруг в дверях появился запыхавшийся Самбу. С трудом переводя дыхание, он наконец прохрипел:

— Жанжа рожает! Скорее, сынок, седлай свою лошадь, моего коня тоже бери и скачи в сомон за доктором. Ей плохо…

С этими словами он резко повернулся и засеменил к юрте.

Дрожащими руками, торопясь и путаясь в постромках, я распряг нашу лошадь и, таща ее за собой на поводу, бегом бросился к юрте за седлом.

Жанжа лежала на кровати и громко стонала.

Не помня себя от волнения, я выскочил из юрты, быстро заседлал нашу лошадь, прихватил запасным коня Самбу и галопом помчался в сомон. «Только бы обошлось, — лихорадочно думал я. — Лишь бы она дождалась врача». Я нещадно настегивал и понукал лошадей, а сам чувствовал, как колотится сердце в груди. В голове мелькали обрывки мыслей, воспоминаний. «Матушка Долгор перед смертью просила беречь ее единственное дитя. И я не дам, не дам ей умереть. Спасу ее!»

Бешеным аллюром мы приближались к сомонному центру, и я почувствовал, как на морозе отчаянно заныла покалеченная Дондогом рука. Впопыхах я забыл продеть ее в рукав дэла. Пришлось сделать это теперь на полном скаку.

У медпункта меня охватил ужас: от старика сторожа я узнал, что врач еще вчера уехал с отрядом добровольцев из конного ополчения. Только сейчас до меня дошло, что снова идет переподготовка. Меня тоже призывали, но освободили, как я понял теперь, в связи со срочным заказом школы и близкими родами Жанжи.

«Что делать? — в отчаянии думал я. — Вернуться домой? Или все-таки ехать за доктором? Отсюда до горы Орцог, где разбит военный лагерь, не менее двух уртонов».

Немного поколебавшись, я решил скакать в лагерь и вскоре был уже далеко от медпункта.

«Протянет моя кляча хоть полдороги или нет? — вопрошал я себя, нахлестывая ее. Лошадь уже была в мыле, с морды летела пена. Она встала и больше не сдвинулась с места, лишь раздувались и опадали ее бока. Я пересел на запасного коня, но из-за глубокого снега добрался до лагеря лишь к середине следующего дня. Нашел врача и мы поскакали назад. В аил прибыли к вечеру, почти загнав лошадей. Рука у меня горела от боли, но я даже радовался этому: боль хоть немного отвлекала меня от грустных мыслей.

Еще приближаясь к юрте, мы услышали истошные крики Жанжи, а когда открыли дверь, я увидел ее лицо: оно было неузнаваемо. Закрыв глаза, я отвернулся. Доктор прошел к Жанже, стал что-то спрашивать у старой жены Самбу. Потом послышался плеск воды, звяканье инструментов. Неожиданно погас сальник. «Свет», — резко скомандовал доктор. Я бросился на мельницу за свечой и там-то, в сарае, роясь в темноте в поисках огарка, я в отчаянии воскликнул: «Будь что будет с ребенком! Пусть лучше он погибнет, лишь бы любимая осталась жива! О, будь все проклято, все!»

Два мельничных жернова слышали эти ужасные слова. Слава богу, камни — не люди, они проговориться не могут.

Прибежав обратно, я столкнулся у дверей юрты с доктором.

— Плохи дела, Шагдар, — нервно затягиваясь самокруткой, ответил он на мой немой вопрос, — но ты пока духом не падай. Я сделаю все, что в моих силах. Нужен свет, скорее.

Он отбросил недокуренную цигарку, и мы вошли. Жена Самбу, высоко держа свечу, светила доктору. Жанжа продолжала кричать, а я замер, как столб, отвернувшись к стене.

Так продолжалось довольно долго и вдруг — Жанжа умолкла, а в юрте раздался слабенький писк ребенка. Казалось, он прозвучал прямо из-под