Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

— Живо, живо! — заорал не в меру бдительный охранник, повернув в их сторону широкое, затененное краями стальной каски лицо и угрожающе тыча издалека стволом автомата. — Работать, вы, русские свиньи!

— Сам ты хряк племенной, — поспешно склоняясь над лопатой, с ненавистью пробормотал Степан, который, хоть и не кончал университетов, пробыл в плену уже достаточно долго, чтобы изучить немецкий в том объеме, в котором он был представлен в лексиконе охраны.

Павел с усилием развернул полную тачку и покатил ее по дощатым мосткам к причалу. С памятью у него, разумеется, был полный порядок, просто он успел вовремя сообразить, что вражеский плен — не то место, где кто-то, рискуя собственной шкурой, станет свято хранить чужие тайны. И дело не в том, что Степан может проболтаться случайно или намеренно рассказать немцам, что его сосед по нарам лейтенант Северного флота Лунихин симулирует амнезию. Но ведь и фрицы не дураки. Русских здесь, кроме Павла и Приходько, кажется, нет — во всяком случае, Лунихин их не видел и ни с кем из них не общался. Кому-нибудь из здешнего начальства может прийти в голову допросить Степана, который повсюду, будто нарочно, держится рядом с земляком. Никакой ценной информации бригаденфюрер от него не ждет и церемониться с ним не станет — сразу нажмет по-настоящему, в полную силу. И друг Степа с его простой мужицкой философией — я свое сделал, воевал честно, а за свои военные секреты пускай отцы-командиры к стенке становятся, — отведав кованых сапог или, скажем, каленых клещей, вполне может дрогнуть и сломаться. А чего не знаешь, про то не расскажешь…

Придумка, конечно, была так себе, серединка на половинку. Но, не имея в своем распоряжении ничего лучшего, Павел ее опробовал — пожаловался на полную потерю памяти сначала Степану, а потом, во время очередного допроса, и эсэсовскому генералу. Степан поверил — а почему бы и нет? Эсэсовец, кажется, тоже поверил или просто прикинулся, что верит, из каких-то своих, известных ему одному соображений.

Вообще, играть в азартные игры с этим типом представлялось Лунихину делом довольно рискованным, если не вовсе безнадежным. Быстро привыкнув к его черепам, пуговицам, бляхам, дубовым листьям и крестам, Павел обратил внимание на лицо бригаденфюрера и пришел к выводу, что тот представляет собой великолепный образчик человеческой породы. Думать так о фашисте, эсэсовце было неловко, странно и противно — будто живую жабу глотать, честное слово, — но из песни слова не выкинешь: бригаденфюрер не имел ничего общего с карикатурами на немцев, которые регулярно вывешивались в матросском клубе и публиковались во флотской многотиражке. Он был красив — не смазлив, а именно красив той подлинной мужской красотой, которая служит внешним проявлением редкостного по своим качествам сплава физического здоровья, твердого характера и мощного интеллекта. Когда он, одетый по всей форме, заложив большие пальцы обеих рук за ремень и покачиваясь с пятки на носок, стоял посреди комнаты и сверлил Павла испытующим взглядом задумчивых серо-стальных глаз, было трудно поверить, что это живой человек, у которого, случается, потеют ноги, болят зубы и пучит живот. Это был оживший памятник кровавому безумству великого народа, чьи культурные традиции уходили в глубь веков. Впрочем, традиции захватнических войн, грабежей и резни у этого народа были едва ли не старше традиций культурных, и, вспомнив об этом, Павел заново обрел начавшую было ускользать из-под ног почву. При чем тут культура и история? Просто у людей всегда так: в одном доме рождается поэт, в другом — философ, а на соседней улице уже подрастает подонок, которому мало грабить и насиловать в подворотне — у него интеллект, у него кругозор, подворотни ему мало, ему подавай весь мир. Уж он его переустроит на свой лад, будьте уверены!

Но, подонок или нет, на дурака бригаденфюрер не походил ничуточки, и, делая первый ход в почти безнадежной шахматной партии, Павел отдавал себе в этом полный отчет. Для такого противника он был мелковат; это была не его весовая категория, и дело сильно осложнялось тем, что Павел прекрасно сознавал свою несостоятельность в такого рода состязаниях. Вот если бы получить второй шанс на море!.. Поставьте этого голубоглазого красавца на мостик боевого корабля, а лейтенанту Лунихину дайте торпедный катер с полным боекомплектом, тогда и поглядим, чего стоят культурные традиции и боевой дух воинственных тевтонов!

В общем, затевать с бригаденфюрером игру в прятки было страшновато. Все становилось чуточку проще, стоило лишь напомнить себе слова Степана: все они здесь смертники, все заранее списаны в расход и своими и чужими. Имея это в виду, Павел рискнул, и, кажется, для первого раза получилось неплохо. Бригаденфюрер обратился за консультацией к местному врачу, который, распространяя сильный запах не до конца усвоенного медицинского спирта, авторитетно подтвердил, что временная ретроградная амнезия после контузии — явление довольно распространенное. Контузия, объяснил он, есть органическое повреждение мозга, которое в зависимости от тяжести полученной травмы может иметь различные, порой самые неожиданные и непредсказуемые, последствия, вплоть до пробуждения сверхчувственных способностей — ясновидения, чтения мыслей и так далее… «Только этого мне и не хватало», — проворчал, услышав о чтении мыслей, бригаденфюрер и прогнал врача восвояси, наказав больше не притрагиваться к спирту во избежание более чем вероятных и весьма крупных неприятностей, из которых самой мелкой обещает стать безвременная кончина от цирроза печени.

Словом, Павел Лунихин, что называется, прикинулся пингвином — заявил, что не помнит, как его сюда занесло, не представляет, как его зовут, и очень удивлен дурным обращением со стороны представителей Германии — страны, насколько ему известно, дружественной Советскому Союзу, каковая дружба скреплена подписанным на самом высшем уровне пактом о ненападении. Бригаден-фюрер, который вел допрос сам, не прибегая к помощи переводчика, поинтересовался, зачем же тогда он, Павел, неоднократно пытался то бежать, то напасть на солдат «дружественной» немецкой армии. Лунихин, чувствуя себя на правильном пути, снова несказанно удивился и объявил, что знать не знает никаких побегов и тем паче нападений. Ну, может, что и было — не станет же господин немецкий офицер обманывать контуженого человека, — так ведь в беспамятстве чего только ни учудишь. Вы же понимаете, господин офицер…

«Господин бригаденфюрер», — слегка поморщившись, поправил эсэсовец, и Павел истово закивал, выражая полную готовность соглашаться с чем угодно. «Так точно, понял, — сказал он. — По-нашему, значит, это будет комбриг — генерал-майор, так вроде получается». — «Именно так, — согласился немец, искоса, с любопытством его разглядывая. — Значит, что-то все-таки помнишь?»

Он говорил по-русски с акцентом,