Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

«Выходит, что так, — согласился Павел, опять изображая искреннее недоумение. — Кое-что вроде вспоминается».

Ему доводилось встречать людей с амнезией, наступившей после контузии, и он как мог старался имитировать их поведение. Полная потеря памяти — вещь довольно редкая и порой безнадежная. Такой «язык» никому и даром не нужен, зато человек, сохранивший хоть какие-то обрывки воспоминаний, со временем непременно выздоровеет. Эти разрозненные островки памяти будут расти день ото дня, пока однажды не сольются в один сплошной материк. Торопить этот день бесполезно, нужно просто набраться терпения и ждать; эсэсовец это, конечно, знает, а если не знает, спросит у врача, и тот ему все объяснит в лучшем виде.

Немец, кажется, был готов ждать и всячески содействовать тому, чтобы к пленному вернулась память. Правда, миндальничать с ним, щадя контуженую психику, он не собирался и прямо с ходу, в лоб, по-военному коротко и ясно объяснил: между Германией и Советским Союзом уже второй год идет война, спровоцированная жидовско-большевистской сталинской кликой; Великая Германия, как и следовало ожидать, уверенно движется к победе, и всякий, в ком осталась хотя бы капля разума, должен это понимать и своевременно стать на сторону победителя. Павел, оставив в стороне вопрос о разуме, позволил себе усомниться в услышанном: как же так, какая война? А как же Пакт?

Чтобы избежать ненужных словопрений, бригаденфюрер просто включил радио и дал ему прослушать последнюю сводку Совинформбюро. Изображая горькое недоумение, Павел отметил про себя, что Великая Германия движется к победе не так уверенно и скоро, как того хотелось бы господину бригаденфюреру. Впрочем, на человека, не помнящего, на каком он свете, звучавшие в сводке географические названия должны были произвести самое тяжелое впечатление, и Лунихин в силу своих не шибко великих актерских способностей постарался это впечатление изобразить. Он крепко задумался, теребя повязку на голове, горестно спросил: «Неужели это правда?» — и, получив подтверждение, заявил, что готов к сотрудничеству — то есть не готов, потому что ничегошеньки из того, что интересует господина бригаденфюрера, не помнит, но согласен, потому что против лома нет приема и плетью обуха не перешибешь. Торпедные катера, вы говорите? Кольский залив? Нет, не помню, но постараюсь вспомнить…

Около сходни, ведущей на баржу, обнаружился оберлейтенант, подпираемый с тыла двумя автоматчиками. Равнодушный взгляд из-под лакового козырька фуражки скользнул по Павлу, но офицер ничего не сказал. Он спокойно дождался, пока Лунихин, вывалив свой груз в трюм, начал спускаться по другой сходне, и только тогда поманил его обтянутым черной кожаной перчаткой пальцем.

— Эй, ду! Ду, ду! Ком цу мир! Ком, ком!

Павел подкатил к нему тачку и остановился, переводя дыхание.

— Ком, — повелительно повторил офицер и, повернувшись на каблуках, направился через сутолоку причала к металлическому трапу, ведущему в жилой сектор.

Павел двинулся за ним, толкая перед собой пустую тачку. Для бригаденфюрера это, пожалуй, было бы чересчур, а вот для этих троих — в самый раз: они и не ждали чего-то иного от тупого русского скота, самой природой предназначенного для выполнения черной работы. Один из конвоиров молча ударил его по рукам стволом автомата и оттолкнул в сторону, недвусмысленно давая понять, что грязная тачка в покоях коменданта будет, мягко говоря, неуместна. Лунихин выпустил деревянные рукоятки; второй конвоир пнул тачку ногой, и она с грохотом завалилась набок, выставив единственное колесо со стертым до тусклого свинцового блеска ободом.

Поднимаясь по железной лесенке, Павел оглянулся, чтобы бросить пристальный взгляд на стоящую у причала U-250, на носовую орудийную площадку которой с помощью кран-балки опускали отремонтированную зенитную пушку. Его память уже накопила столько полезной информации, что бригаденфюрер, узнав об этом, собственноручно расстрелял бы своего драгоценного пленника на месте. Оставался сущий пустяк: найти способ донести эту информацию до своих.

Глава 4

У подножия узкой бетонной лестницы, ведущей на верхний жилой уровень, Павел, не дожидаясь приказания, привычно скинул с ног драные опорки кирзовых сапог и продолжил путь босиком. Разуваться его заставляли для того, чтобы он не запачкал ковровую дорожку в коридоре второго этажа; к тому же эта процедура представляла собой небольшое дополнительное унижение, на которое Павел уже не обращал внимания: плен сам по себе был таким унижением, по сравнению с которым все остальное представлялось сущей чепухой.

Наверху у лестницы, как обычно, стояли двое охранников — без шинелей, поскольку в жилом секторе было тепло, но зато в низко надвинутых касках, как будто фрицы в любую минуту ожидали бомбежки или нападения.

— Куда вы тащите эту свинью? — спросил один из них у конвоиров, топавших позади Павла.

— К бригаденфюреру, — отозвался долговязый солдат, в речи которого отчетливо слышался баварский акцент.

— Это его собственная ручная свинья, — добавил второй конвоир. — Я слышал, он сам ее поймал, а теперь пытается научить разговаривать.

Обер-лейтенант прервал этот обмен плоскими остротами сердитым окриком, и возглавляемая им процессия двинулась по устланному ковровой дорожкой коридору, в конце которого на фоне нацистского флага маячил бронзовый бюст Гитлера. Поначалу эта штуковина весом в добрых полтора центнера страшно злила Павла. Она служила свидетельством того, что немцы рассчитывают остаться здесь надолго, если не навсегда. Иначе зачем было тащить морем в такую даль этого бронзового болвана? Потом он заставил себя успокоиться: поводов для отрицательных эмоций у него хватало и без бюста, а что до планов и намерений фрицев, так это их личное фрицевское дело. Человек предполагает, а Бог располагает, и они далеко не первая нация, которая развлекается возведением идолов, призванных увековечить ее мнимое величие…

Обер-лейтенант шагал впереди, твердо и беззвучно ступая по пушистому ковру начищенными до зеркального блеска сапогами. За ним, отставая на положенные три метра, заложив руки за спину, шел Павел, позади которого сопели и бренчали амуницией конвоиры. Такой порядок движения — офицер впереди, два автоматчика сзади — был обычным, и Павел уже начал к нему привыкать. Поначалу такой усиленный конвой вызывал у него что-то вроде мрачного удовлетворения: ага, опасаетесь! Действительно, для того, чтобы отконвоировать военнопленного на допрос, достаточно одного вооруженного солдата. Но бригаденфюрер явно не забыл многочисленных попыток Павла вызвать на себя огонь охраны и, похоже, не очень-то верил в его готовность к сотрудничеству с немецким командованием. Предотвратить побег вполне способен и один конвоир, но пленник после этого уже не сможет отвечать на вопросы коменданта: покойники не разговаривают. А от троих не очень-то убежишь, даже если они безоружны: их-то,