Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Около бюста они повернули направо и очутились в тупичке, который заканчивался сработанной не без изящества дверью. Дверь была деревянная, с фигурными филенками и замысловатой бронзовой ручкой, но Павел проходил через нее не впервые и знал, что это изящество — одна видимость. Дерево представляло собой мореный дуб такой толщины, что двери было нипочем любое стрелковое оружие, а на тот случай, если гипотетический противник прибегнет к ручным гранатам, она была трехслойной: под толщей мореного дуба скрывалась прочная стальная пластина, а изнутри в чисто эстетических целях эта чудо-дверь была декорирована полированным красным деревом. Запор, которым ее оснастили, не бросался в глаза, замаскированный тяжелой бархатной портьерой, но Павел его разглядел и убедился, что в случае чего комендант бункера может отсиживаться в своем кабинете долго — до тех пор, по крайней мере, пока штурмующие не выбьют дверь приличным зарядом взрывчатки или не догадаются пустить в вентиляцию газ. Но и на этот случай в покоях коменданта наверняка было что-нибудь предусмотрено — запасной выход, например, без которого даже лисица норы не выроет.
За дверью располагалась приемная, где за столиком с пишущей машинкой и телефоном сидел адъютант в чине лейтенанта с чисто арийской наружностью — белокурый, голубоглазый, подтянутый и с выбритой до блеска каменной челюстью. Над столом висел портрет фюрера; справа, в уголке, примостился приземистый и тяжелый, как танк, несгораемый шкаф, а вдоль стены напротив стояли рядком несколько полумягких стульев. Стены здесь, как и в коридоре, были гладко оштукатурены, аккуратно побелены и до середины обшиты деревянными панелями, и потолочный плафон был такой же, как в коридоре, — матово-белый, с яркой лампой внутри. На тот случай, если света окажется мало, на краю стола стояла настольная лампа под молочно-белым стеклянным абажуром; слева от стола напоминанием о военном времени виднелся оружейный стеллаж, в котором поблескивали воронеными стволами три автомата МП-40 и два солдатских карабина «маузер». На его верхней полке лежали ребристые жестяные цилиндры противогазов, а внизу — брезентовая сумка, откуда зазывно выглядывали деревянные рукоятки трех гранат. Этот стеллаж притягивал Павла, как сильный магнит стальную иголку, но он крепился: в этом тесном помещении он был один против четверых и не имел никаких шансов добраться до оружия.
В углу у входа торчала, растопырив изогнутые рога, деревянная вешалка. На одном из рогов висела фуражка адъютанта; по соседству матово поблескивал знакомый кожаный плащ коменданта, а рядом с ним висела чья-то шинель с майорскими погонами. Напротив входа виднелась еще одна дверь; адъютант молча кивнул в ее сторону безупречно, волосок к волоску, причесанной головой, и возглавлявший конвой обер-лейтенант, коротко постучав, повернул ручку. Перед тем как переступить порог, он поправил фуражку и пряжку ремня, и Павел презрительно усмехнулся: коменданта Шлоссенберга гарнизон бункера боялся как огня, и не напрасно. Из подслушанных обрывков разговоров между солдатами и офицерами Лунихин знал, что, прибыв сюда, эсэсовец железной рукой стал наводить порядок. Расстрелы на месте в немецкой армии не практиковались, но бригаденфюрер нашел этой крутой мере достойную альтернативу: за недолгое время его правления несколько человек уже отправились на Восточный фронт, что, по мнению окопавшихся в этой неприступной бетонной норе тыловых крыс, было равносильно расстрелу.
Павла ввели в просторный кабинет. Здесь, в покоях коменданта, конвоиры обращались с ним как с хрустальной вазой и никогда не распускали руки, не говоря уже о том, чтобы пустить в ход ствол автомата или приклад. Он был «собственной ручной свиньей» господина брига-денфюрера; об этом знал и помнил весь гарнизон, а в последнее время этот факт, кажется, стал доходить и до сознания заключенных. Павел понял это, когда начал ловить на себе косые взгляды, полные страха, ненависти, а порой и откровенной зависти. Поняв, в чем причина этих взглядов, он пожалел, что затеял свою игру в амнезию: быть в глазах товарищей по несчастью любимчиком коменданта-эсэсовца и без пяти минут коллаборационистом оказалось куда как несладко.
Роскошное, с резной готической спинкой кресло коменданта пустовало. Шлоссенберг прохаживался по кабинету, засунув руки в глубокие карманы галифе и задумчиво наклонив голову. Сбоку от просторного, как взлетное поле аэродрома, обтянутого зеленым сукном стола, положив ногу на ногу, сидел начальник строительства майор Штирер. Он курил, стряхивая пепел в массивную бронзовую пепельницу, украшенную скульптурным изображением Венеры и Тангейзера. Подле его локтя стоял высокий бокал, в котором искрилось золотистое вино, а рядом с чернильным прибором в виде двух бронзовых крестоносцев, стерегущих Гроб Господень, возвышалась узкогорлая бутылка темного стекла. Сидевший на кожаном диванчике у стены майор медицинской службы Франц Крюгер косился на нее, как кот на сметану; он был трезв как стеклышко и, наверное, поэтому имел чрезвычайно кислый вид.
Кабинет был сплошь обит темными дубовыми панелями. Они поблескивали даже на перекрещенном толстыми деревянными балками потолке, который здесь был вдвое выше, чем в коридоре и даже в приемной. Увы, это никак не влияло на безопасность коменданта: над головой, помимо прочного железобетонного перекрытия, находились многие десятки метров твердой скальной породы, так что для бомб и снарядов любой мощности бункер был недосягаем. Тяжелая резная мебель мягко лоснилась в приглушенном свете ламп, и почему-то казалось, что этот блеск полированному дереву придали не людские руки, а само время. Пушистый ковер ласкал босые ступни, и лежал он не на голом бетоне и даже не на дощатом полу, а на самом настоящем паркете. Красное полотнище со свастикой и бюст бесноватого Адольфа были тут как тут; правда, бюст был не такой здоровенный, как в коридоре, но проломить им голову можно было запросто, и Павел не раз мечтал о той минуте, когда ему представится возможность проверить, что прочнее — арийский череп коменданта Шлоссенберга или бронзовая башка его обожаемого фюрера.
В конусе света от настольной лампы уютно клубился сигаретный дым, пахло хорошим табаком, натуральным кофе, тонким заграничным одеколоном и — совсем чуть-чуть — сапожным кремом. Последний запах, как и оружейная пирамида в приемной, служил еще одним, явно излишним напоминанием об истинном назначении этого уютного местечка.
Обернувшись к вошедшим, бригаденфюрер вынул руки из карманов, кивком отпустил конвой, обошел стол и утвердился в кресле, откинувшись на резную спинку и упершись в зеленое сукно стола широко расставленными руками.
— Приступайте к осмотру, доктор, — распорядился он, со щелчком открывая серебряный портсигар. Его витой генеральский погон поблескивал в свете лампы, а лицо пряталось в зеленоватой тени абажура,
