Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор
«Внутренняя демократия» менеджеров — или (используя их собственное выражение) «сервисный капитализм» — нуждалась в народе как в потребителях продукта, а для этого важен не столько продукт, сколько его реализация, реальное качество продукта вторично. Вещи сделаны так, чтобы выйти из строя через два года, автомобиль меняют столь же часто, как меняют президента страны — это детали, подверженные ротации. Собственно говоря, демократический принцип был внедрен в товарное производство: ротация и немедленное устаревание товара — при том, что принцип ротации важнее качества вещи.
Потребитель (народ) поверил в то, что ротация продукта важнее самого продукта, ротация президента важнее идей президента, и мало кому пришло в голову, что в числе прочего ротации может быть подвержен и он сам. В сущности, война есть не что иное, как принцип глобальной ротации, и, запуская механизм войны, страта менеджеров ничем не погрешила против основного принципа демократии. Никто из тех, кто рьяно голосовал за то, чтобы конвейер и ротация доминировали над ремесленным трудом, не подумал, что он, его дети, его дом — все это легко заменяемые детали; их надо менять, и их будут менять.
В принципе, можно изготовить автомобиль, который будет служить тридцать лет, и избрать президента, у которого есть программа на тридцать лет; можно даже не убивать людей на войне — но важно, чтобы вещи менялись.
Профессора Камберленд-колледжа — Пировалли, Блекфилд, Диркс и все остальные — учили студентов принципам демократии и свободы, но еще более властным учителем была сама жизнь.
Иногда этот процесс именуют «коррупцией», вкладывая в это определение то, что финансовый интерес может управлять политикой, и государственный чиновник оказывается марионеткой финансиста. На деле все сложнее.
Государственный чиновник и финансист, как правило, одно и то же лицо. В послевоенном мире было объявлено, что «демократия» и «рынок» — процессы взаимосвязанные и даже комплементарные: рынок, мол, невозможен без демократии, а демократия невозможна без свободного рынка. Возникло это соображение на том основании, что и «рынок» (свободный обмен), и «демократия» (свободные выборы достойного) будто бы преследуют одну и ту же цель: выявление лучшего путем честного соревнования. Сделав данный тезис основополагающим в развитии общества, постепенно пришли к тому, что лидер на рынке автоматически становился лидером в демократическом процессе; и если не всякий раз успешный бизнесмен занимал руководящую должность в демократической партии и правительстве, то безусловно и без исключений всякий сверхбогач влиял на ход политических избирательных кампаний. Политика в реальности решала задачи, поставленные перед ними корпорациями и, что критичнее, кланами. И как могло быть иначе? Влияние политических чиновников на экономические решения было (и могло быть только так) использовано на то, чтобы те лидеры рынка, которые их провели во власть, оставались лидерами рынка.
Уходя даже от Ост-Индийской компании еще дальше, к Фуггеру, «демократическое» общество поставило партийный плюрализм в зависимость от финансовых интересов и, таким образом, возникла одна общая партия — партия феодальной номенклатуры. Дело не в лоббировании интересов, а в принципиальном слиянии рынка и демократии, при котором оба понятия — и «демократия», и «рынок» — утратили первоначальное значение свободного соревнования.
Номенклатурный феодализм Российской империи и феодальная номенклатура Западного мира встретились, образовав единый продукт — субъекта, воплощающего этот тандем. Возник «номенклатурный феодализм», и номенклатурный феодал отныне полномочно представляет как рынок, так и демократию.
Иные говорят «олигарх» — но что такое «олигарх»?
Марк Рихтер ошибочно (как ему многие говорили) полагал, что и Россия, и Украина разграблены по одному сценарию: олигархия возникла в обеих странах.
— Объясните же мне, — говорил Марк Рихтер, который был уже пьян и настойчиво сворачивал разговор все к той же теме — аресту брата, — объясните же мне, прошу вас! Почему арестовали моего брата, и почему не трогают ваших партнеров-олигархов? Объясните мне — не понимаю! — почему вы считаете войну между Россией и Украиной — войной империи и демократии, если олигархия в обеих странах?
И он действительно не понимал.
Замечательно и вполне доступно разъяснил ситуацию швейцарский посол Клод Пуссьер:
— В России существует олигархия, это факт, но на Украине — плюралистическая олигархия, вот в чем радикальное отличие!
— Как это понять? Разве олигархия совместима с плюрализмом?
Слово «плюрализм» ласкало швейцарское ухо. Не столь важно, что само понятие «олигарх» (то есть субъект, управляющий социумом на основании капитала) в принципе исключает понятие «плюрализм». В тонкости мсье Пуссье не вдавался: везде имеются свои проблемы, не так ли? Скажем, дача мсье Пуссье была в Бургундии, но из вин он предпочитал бордоские — надо относиться к противоречиям философски. Важно не то, что у власти «олигархи», а то, что «плюрализм», выраженный в разнонаправленности движений финансовых кланов, соответствует демократической модели Просвещения. Не вселяет ли это надежду в жирное сердце демократа?
Марк Рихтер устал от спора, к тому же все, что было им сказано сегодня, не объясняло главного.
Таинство евхаристии завершилось, и — в процессе вкушения плоти и крови — стало ясно, чья это была плоть и чья кровь.
Историю формирует социальный тип человека, думал Рихтер. Когда появляется феномен сознания, со своей этикой и эстетикой, этот тип сознания формует исторический процесс. Возникшая фигура «номенклатурного феодала» представляет такую же определяющую историю силу, как и возникшая в двадцатых годах прошлого века фигура «авангардиста-фашиста». Подобно тому, как история, начавшаяся в двадцатых годах ХХ века, в одночасье став историей фашизма, уже не умела никуда свернуть и клокотала в русле фашизма — будь то германский, испанский, британский, российский, итальянский или румынский — так и история XXI века, нащупав наконец свое русло, понеслась вперед, управляемая идеей номенклатурного феодализма — столь же властной доктрины, какой был фашизм.
Феномен «национал-социализма» столь же сложен и содержит в себе противоречия, сходные с противоречиями, заложенными в понятие «номенклатурный феодализм». В принципе, социализм, как общество равных тружеников, не может базировать свои программы на чувстве национального — поскольку трудящийся Португалии — брат по классу трудящемуся Ирландии. И напротив, «национализм» исключает социалистический принцип, поскольку интересы нации не могут состоять в равенстве всех граждан мира. И, однако, возник продукт «национал-социализм», который уже в самом своем существе нес войну.
Германские рабочие убивали советских рабочих, руководствуясь социалистическими, братскими идеалами, и не видели в этом противоречия. Так же точно случилось и
