Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров

Павел вдруг почувствовал себя совершенно, абсолютно спокойным. Ничего не кончилось, и ничего не было проиграно. Ответ на вопрос, который Павлу хотелось задать, тоже был ему известен, но он все-таки спросил, пока Шлоссен-берг не разобрался в ситуации и не успел ему помешать:

— А ты откуда знаешь, что я Егорович? Я ведь тебе своего отчества не называл.

На мгновение «пограничник» замер в нелепой позе, с изумленно разинутым ртом и по-женски прижатыми к груди, вцепившимися в робу руками.

— Разве? — растерянно пробормотал он. — Да как же… я же… А?..

Взгляд, брошенный им на коменданта, был куда красноречивее слов. Впрочем, без слов все же не обошлось.

— А, шайзе! — прошипел Шлоссенберг и, растолкав солдат, подскочил к Павлу.

Он выхватил у Лунихина пистолет, едва не вывихнув ему кисть, и оттянул затвор, выбросив на железный настил пирса лежавший в стволе патрон. Резким движением загнав в рукоять обойму, бригаденфюрер снова клацнул затвором и навскидку, не целясь, выстрелил в Приходько. Никелированный парабеллум коротко, сухо щелкнул, в прибрежных скалах отозвалось слабое эхо, и тяжелый всплеск воды заглушил печальный звон покатившейся по настилу гильзы.

На краю пирса, где мгновение назад стояла на коленях полосатая фигура, больше никого не было, лишь внизу тяжело плескалась, отражая неяркими бликами свет газового фонаря, потревоженная падением вода. Павел опустил глаза и отыскал взглядом патрон, выброшенный Шлоссенбергом за мгновение до выстрела. Патрон лежал в полуметре от его ног, ярко освещенный фонарем. Края медной гильзы были аккуратно загнуты внутрь и защипаны плоскогубцами, пуля отсутствовала — патрон был холостой.

Лунихину хотелось рассмеяться, но он вовремя вспомнил о своей амнезии и готовности служить идеалам великого рейха и сдержался.

— Боюсь, я не до конца вник в суть вашего эксперимента, бригаденфюрер, — прозвучал в наступившей тишине голос майора Штирера.

Судя по змеиной улыбочке, кривившей его тонкие губы, господин инженер прекрасно во все вник даже без помощи переводчика, но не мог отказать себе в удовольствии подпустить старому приятелю шпильку. Шлоссенберг бросил в его сторону бешеный взгляд, и Павлу снова подумалось, что майор плохо кончит.

— Уведите заключенного, — отрывисто бросил комендант, трясущейся от ярости рукой вталкивая в кобуру подарок рейхсфюрера.

Уходя с пирса в сопровождении фельдфебеля Хайнца и продолжающего как ни в чем не бывало позевывать автоматчика, Павел испытывал сдержанное торжество пополам с опустошением, которое всегда следует за сильным нервным напряжением. Потом он кое-что сообразил, и торжество как рукой сняло. Сегодня ему удалось избежать полного разгрома, но и победой происшествие на пирсе не являлось. Просто маститому гроссмейстеру сильно не повезло с фигурой, которая оказалась чересчур тупой даже для деревянной пешки. Эта неудача сильно разозлила бригаденфюрера, и Павел не сомневался, что в самое ближайшее время задетый за живое эсэсовец придумает что-нибудь еще.

Перед тем как войти вслед за фельдфебелем в гостеприимно распахнутую дверь бункера, Лунихин обернулся и бросил быстрый взгляд на дремавший у пирса, похожий сверху на утюг сторожевой катер.

Глава 7

Ровно в шесть утра его, как обычно, разбудил пронзительный, нечеловеческий вопль блокового надзирателя. Павел с трудом оторвал от нар тяжелую, будто набитую сырой ватой, голову. Веки никак не хотели размыкаться, их словно залили свинцом, а для надежности еще и смазали клеем, все тело ломило. После ночной прогулки на пирс поспать ему удалось никак не более часа, и он только диву давался, как это у Хайнца, который сегодня спал ничуть не дольше его, хватает сил так долго и оглушительно орать. А впрочем, чему тут удивляться? Вон он какой здоровенный, сытый да гладкий! В штольню идти ему не надо, сейчас прогонит гефтлингов на работу, проверит, не затаился ли кто на нарах или под нарами, и может спокойно дрыхнуть хоть до обеда. А потом пообедает — плотно, с аппетитом — и опять на боковую до самого вечера. При таких условиях пяток минут можно и покричать…

Стоя посреди главного прохода и колотя по стойке ближайших нар увесистой дубинкой (которую покойный Степан Приходько, бывало, именовал «реактивным ускорителем» на том основании, что после краткого знакомства с ней заключенные начинали двигаться с умопомрачительной, прямо-таки фантастической скоростью), фельдфебель Хайнц продолжал вопить так, словно на ногу ему только что уронили чугунную болванку в полтора центнера весом. Это не был нечленораздельный вопль ярости или гнева; Хайнц обладал весьма обширным лексиконом, и из его утренних монологов Павел узнал много новых для себя слов и выражений, которых нет ни в одном словаре немецкого языка и которым не учат ни в одном университете.

Заключенные торопливо вскакивали с нар и строились по бокам главного прохода, попутно приводя в относительный порядок скудный гардероб. Павел последовал общему примеру: переход от слов к делу у блокового не занимал много времени, и его «реактивный ускоритель» редко бывал в простое.

Опустошив мятую алюминиевую миску, выданную угрюмым тощим кашеваром с унылой физиономией человека, страдающего запущенной язвой желудка, и, как обычно, не поняв, ел он что-нибудь или это привиделось ему в полусне, Павел снова стал в строй и с легким замиранием сердца стал ждать развода на работы.

К счастью, ничего чрезвычайного, наподобие прибытия очередного транспорта или закладки нового коридора, сегодня не случилось, и их блок в полном составе погнали туда же, где они работали вчера, — в штольню, где, насколько понял Лунихин, в скором времени должен был разместиться минно-торпедный арсенал базы. Туда уже прокладывали рельсы для вагонеток, а в самой штольне, там, где выработка породы уже закончилась, бригада плотников в полосатых робах под наблюдением подчиненных майора Штирера с саперными эмблемами на рукавах начала монтаж опалубки.

Как только Павел немного успокоился по поводу сегодняшнего места работы, в голову полезли мысли о Приходько. Соседнее место на нарах опустело, и никто, вразвалочку шагая в строю, не отпускал понятных одному Лунихину ядовито-язвительных шуточек и замечаний в адрес охраны. Конечно, свято место пусто не бывает, особенно если это место на лагерных нарах. Со временем, и притом очень скоро, его кто-нибудь займет, но почти наверняка это будет какой-нибудь иностранец, с которым не перекинешься и парой слов и который может оказаться очередным провокатором, работающим на коменданта Шлоссенберга за дополнительную краюху хлеба и окурок немецкой сигареты…

Павел с легким недоумением поймал себя на том, что ему жаль Степана. Он прогнал