Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
Конечно, теперь, когда опасность на время отступила, рассуждать легко. А ведь неизвестно, как бы повел себя геройский парень Паша Лунихин, если бы провокатор не увлекся своей «героической» ролью и не выдал себя со всеми потрохами. Это сейчас легко думать, что скорее пустил бы себе пулю в висок, чем застрелил того, кого считал своим товарищем. А на самом-то деле это бабушка еще надвое сказала. Вот взял бы и в самый последний момент подумал: а донесение-то? С донесением-то как же? Оно ж поважнее будет, чем десяток таких Степанов! Главное — выжить и доставить командованию важные сведения, а Степанов бабы новых нарожают, им не привыкать.
И пальнул бы, и выжил, и, очень может статься, невредимым добрался бы до линии фронта и передал нашим свое драгоценное донесение. Может, даже орден бы за это получил. Так бы и жил потом — с орденом и с запертым на задворках сознания воспоминанием о том, какой ценой этот орден достался. И всю жизнь боялся бы, что вдруг откуда ни возьмись появится кто-то, кто все видел, все знает и готов рассказать… Такой жизни врагу не пожелаешь, но кто об этом думает, когда речь идет о спасении собственной шкуры?
Павлу вдруг вспомнился инструктор по минно-торпедному делу капитан-лейтенант Варварин. Адресуясь к курсанту Лунихину, тот любил повторять, что высшее гуманитарное образование — вещь, наверное, хорошая, в Московском университете плохому не научат, но на войне от него вреда больше, чем пользы. Говорилось это совсем по иному поводу, и в ту пору курсант Лунихин был с капитан-лейтенантом категорически не согласен, но теперь готов был подписаться под этими его словами обеими руками. В самом деле, сколько можно?! Ситуация простая и ясная: кто не с нами, тот против нас. И нечего, нечего ковыряться палочкой в дерьме, разводить вокруг предателя психологию! Время для таких рассуждений если и настанет, так разве что после войны, да и то, надо думать, не очень скоро. А пока что не стоит усложнять простые вещи, когда все и без того так сложно, что дальше некуда…
Он споткнулся о тонкий стальной рельс и, выйдя из задумчивости, обнаружил, что до штольни уже рукой подать. Колонна повернула за угол широкого, как проспект, бетонного коридора, и впереди распахнулся прямоугольный зев выработки, откуда под рокот дизельного генератора все еще выплывали, лениво клубясь в лучах сильных электрических ламп, клубы поднятой ночной сменой пыли. Повинуясь короткому отрывистому «Хальт!», колонна стала, сжимаясь гармошкой, а затем снова пришла в движение, шеренга за шеренгой входя в штольню. Надзиратели считали заключенных по головам, хлопая правофлангового по плечу дубинкой в знак того, что подсчет очередной шеренги окончен и можно проходить.
Обычно Павлу, как и всем остальным обитателям его блока, было глубоко безразлично, где именно, в какой шеренге стоять — лишь бы не с краю, подальше от дубинки надзирателя, солдатских прикладов и собачьих зубов. Но сегодня во время построения он постарался протолкаться вперед и теперь, снедаемый беспокойством, стоял на левом фланге второй шеренги. Он одним из первых вошел в штольню, получил в инструментальной кладовой отбойный молоток, взвалил на плечо тяжеленный моток толстого резинового шланга и, разматывая его на ходу, заторопился к нише, в глубине которой осталась обнаруженная накануне дыра.
Вообще-то, особенно торопиться не стоило: повинуясь установленному порядку, полосатые гефтлинги без напоминаний брели на те самые места, куда их поставил нарядчик-надзиратель в начале недели. Но Павел был уже по горло сыт сюрпризами; он чувствовал, что какой-нибудь очередной фортель судьбы может убить его так же верно, как пуля, выпущенная из никелированного парабеллума коменданта, — уж очень он стал слаб и измотан. Да и ждать, теряясь в догадках, было уже невыносимо, потому-то он и торопился так, словно впереди, в неровной каменной нише с изгрызенными отбойным молотком стенками, его ждало что-то приятное.
На самом-то деле он был уверен, что ничего хорошего его там не ждет. Ночная смена отработала как обычно, это было видно по всему — и по клубящейся в воздухе пыли, и по изменившимся очертаниям штольни, которая стала заметно глубже и шире, и даже по тому, что рукоятка отбойного молотка, который он нес на плече, еще хранила слабое тепло чьей-то ладони. Опалубка опорных колонн была уже почти закончена, повсюду лежали и стояли прислоненные к стенам, испачканные цементным раствором, уже бывшие в употреблении деревянные щиты, а в дальнем углу, ближе к компрессору, Павел увидел бетономешалку, которой раньше здесь не было. Да, ночная смена не простаивала и не вкалывала на разгрузке, а трудилась тут, в штольне. И, без сомнения, кто-то уже наткнулся на отверстие в стене — не мог не наткнуться, потому что чудес на свете не бывает…
Поэтому, направляясь к своему рабочему месту, Павел ожидал увидеть там какую-нибудь пакость наподобие часового с автоматом, свежей бетонной пломбы, натянутой поперек ниши колючей проволоки или хотя бы приколоченных крест-накрест досок и таблички с грозной надписью по-немецки — словом, все что угодно, но только не то, что увидел на самом деле.
Ниша на глаз стала значительно шире, но глубина ее осталась прежней. Там, в глубине, виднелся поставленный на попа дощатый щит — такой же, как те, что благодаря плотницкой бригаде стояли и лежали по всей штольне.
Блекло-серый цвет засохшего цемента почти сливался с фоном каменной стены; щит был словно нарочно создан для того, чтобы именно здесь и сейчас привлекать к себе как можно меньше внимания.
Доски, таким образом, все-таки были. Войдя в нишу и навинчивая на торчащий из головки отбойного молотка патрубок наконечник воздушного шланга, Павел снова осторожно посмотрел на щит и убедился, что надпись тоже имеется и сделана она, как и ожидалось, по-немецки. Чем-то острым — очевидно, ржавым
