Морской штрафбат. Военные приключения - Сергей Макаров
— Не обижайся, дружище, — утирая набежавшую слезу, слабым голосом попросил Шлоссенберг. — Просто я думал, что ты, как инженер, должен уделять больше внимания цифрам. Вся боевая техника, как правило, имеет бортовой номер, наносимый, как следует из названия, непосредственно на борт, обычно белой краской, и хорошо заметный даже с приличного расстояния…
— Ты хочешь сказать, что катер не тот? — растерялся Штирер.
— Ну, разумеется, старина! Ох, ты совсем меня уморил… Разумеется, другой! Их всегда было два, неужели ты даже этого не заметил? В день побега второй катер, к сожалению, сопровождал из ближайшего к нам норвежского порта баржу со строительными материалами. Будь она проклята, эта баржа! Если бы не она, наш приятель ни за что не сумел бы уйти! Клянусь, чем больше я об этом думаю, тем сильнее во мне уверенность, что этот побег ему организовал сам черт. Все сложилось одно к одному: эта трещина в скале, раззява надзиратель, еще один раззява — часовой на катере, Фогель… Отсутствие второго сторожевика и даже то, что единственная находившаяся в бункере субмарина в тот день стояла с разобранным двигателем и снятыми аккумуляторами, — все, буквально все было ему на руку! Такое невозможно спланировать и организовать, это — слепая удача…
Он налил себе вина и выпил залпом. Штирер механически последовал его примеру, не в силах поверить в то, что только что услышал. Он давно выбросил сбежавшего заключенного из головы и если и вспоминал о нем иногда, то исключительно в юмористическом ключе: а здорово этот русский медведь вставил фитиль любимцу фюрера! Погиб, конечно, здешние края плохо приспособлены для выживания даже в разгар короткого лета, да и бежать тут некуда, но перед смертью утер-таки нос господину коменданту!
Теперь все вдруг изменилось. То есть все осталось по-прежнему, в том числе и утертый нос старины Хайнриха, но приобрело иной масштаб, иную окраску. Несмотря на свое инженерное образование, природный скепсис и иронический склад ума, Курт Штирер вдруг ощутил что-то вроде суеверного страха: в самом деле, без вмешательства черта здесь, похоже, не обошлось! Ведь это жизнь, а не приключенческий роман, и человек, о котором идет речь, — не отважный искатель приключений, охотник за сокровищами древних царей и покоритель женских сердец, а обычный военнопленный… Выходит, совсем не обычный!..
Теперь ему начало казаться, что он понимает, в чем кроется причина снедавшего бригаденфюрера беспокойства. Это беспокойство передалось ему, заразив, как чумная бацилла; майор не хотел его испытывать, но оно было и с каждым мгновением усиливалось. «Бедняга Хайнрих, — подумал он. — Я только сейчас начал понимать, что к чему, и мне сразу расхотелось жить, а он носит это в себе уже вторую неделю… Бедняга Хайнрих!»
— Он не мог далеко уйти, — сказал Курт Штирер, стараясь успокоить не столько Шлоссенберга, сколько себя самого. — Даже если на минутку поверить в невозможное и допустить, что ему удалось не только пробраться на борт катера, но и каким-то непостижимым образом расправиться с вооруженной командой… Кстати, сколько их там было?
— Девять человек, считая и капитана, — задумчиво покусывая нижнюю губу, ответил бригаденфюрер.
— Вот видишь, целых девять человек! Повторяю, это невозможно, но, если это каким-то чудом произошло, он все равно не мог уйти далеко. Я строитель, а не механик, но мне кажется, что у этого катера совсем небольшой запас хода…
— Всего триста морских миль, — кивнул Шлоссенберг. — И очень невысокая скорость. Он действительно не мог далеко уйти, но его нигде нет. Понимаешь, он исчез, как в воду канул! Я постарался по возможности избежать преждевременной огласки этой некрасивой истории — к чему выносить сор из избы, как говорят русские. Но позволить ему уйти я тоже не мог и предпринял кое-какие меры… Словом, его искали и авиация, и подводники, и надводные суда… В ходе этих поисков были торпедированы два британских сухогруза и уничтожен еще один советский торпедный катер, но наш сторожевик исчез. Его искали даже за пределами трехсотмильного радиуса, но — тщетно…
— Значит, его утопили русские, — сделал вполне разумное предположение Штирер. — Надеюсь, наш смельчак успел по достоинству оценить иронию судьбы, прежде чем выпущенная кем-то из вчерашних товарищей по оружию торпеда вознесла его на небеса!
— В пекло, — поправил Шлоссенберг. — Все они атеисты, и место им в пекле — как по убеждениям, так и по делам их… Ах, как много я готов отдать за то, чтобы ты оказался прав, дружище! Знаешь, за это стоит выпить — крепко, по-настоящему. Как тогда, в Гейдельберге, помнишь?
— Разве такое забудешь, — усмехнулся Штирер, потирая едва заметный шрам над левой бровью. — Пожалуй, как тогда, в Гейдельберге, — это немного чересчур. Но выпить — это идея!
— Подожди, — сказал бригаденфюрер, поднимаясь из-за стола и направляясь к выходу, — я отпущу адъютанта; ему вовсе незачем видеть, как господин комендант напивается до розовых слонов и горланит студенческие песенки неприличного содержания…
— Так уж и до розовых слонов, — усмехнулся инженер.
Таким Хайнрих ему нравился — было в нем что-то от того, прежнего Хайнриха времен Гейдельберга, заставлявшее поверить, что веселый и бесшабашный друг юности Курта Штирера до сих пор живет, как в тюремной камере, запертый в оболочке лощеного убийцы с Железным крестом на груди.
Шлоссенберг обернулся от самой двери и с улыбкой сказал, отводя в сторону тяжелую портьеру:
— Ты прав, как всегда, старина. Хорош же я буду, если напьюсь до потери самоконтроля и в таком состоянии меня вызовет на связь фюрер! Так что попойку в студенческом духе действительно придется отложить до конца войны. Но солидную, обстоятельную выпивку двух солдат, коротающих часы затишья на передовой, я тебе гарантирую.
Хайнрих вышел в приемную, и стало слышно, как он разговаривает с адъютантом — вполне корректно, но отрывисто и сухо. Это опять был другой человек — без кителя, фуражки, креста и парабеллума, но, как в броню, одетый в сознание своего полного права распоряжаться, приказывать, миловать и карать. Инженер ощутил мгновенный болезненный укол знакомого со студенческой скамьи чувства, подозрительно похожего на черную зависть. Шлоссенберг всегда знал, как себя вести, чтобы неизменно оставаться на высоте положения, и воспитание тут было ни при чем: этим редким даром барон фон Шлоссенберг обладал от рождения, получив его среди прочих даров в наследство от родовитых предков. Чтобы не завидовать ему, нужно было быть мудрецом или не уметь завидовать вообще; Курт Штирер мудрецом не являлся, и ничто человеческое, в том числе и зависть, не было ему чуждо. При
