Сторож брата. Том 2 - Максим Карлович Кантор

Инвалид в гимнастерке принял немца за прибалта.

— Тебе что за дело, лях? — сказал безногий мужчина. — Бери бутылку и плати. А до ног моих не касайся.

Подумал и объяснил:

— В окопах, если сапог хороших нет, пару недель под дождем — и мин не надо. Гангрена. Сейчас на Донбассе траншейных ног уже не считают. Мужики рассказывают: развезло там все, дождь, хлябь, по колено в воде.

— И что? — спросил Кристоф.

— То, что ног ни у кого не будет. Ни у наших, ни у хохлов. Культями драться будут.

— Ты где воевал? — спросил Рихтер.

— В окопе воевал и в больничку поехал.

— Окоп-то где был?

— А это секрет государственный. Может, ты шпион из Англии. Мы как девки по вызову. Куда шмаровоз нас отвезет, там и работаем.

— Что такое «шмаровоз»? — спросил Кристоф.

— «Шмаровоз» на жаргоне обозначает профессию «сутенер», — объяснил Рихтер занудным профессорским тоном. — Шмаровоз — тот, кто развозит шмар. Шмара или мара — проститутка.

— Точно, — сказал инвалид. — Только шлюха без ног никому не нужна. Никуда больше не везут. Сам себя катаю. — Он показал на свою тележку.

— Шмара — шлюха? Вроде нашей монашки? — спросил бестактный Кристоф. — Ты шмара, да?

Полячка (ну или украинка) нисколько не обиделась, охотно отозвалась.

— Кто говорит «путана», кто «гейша». Макар нас «гейшами» звал. А то говорят «шмара».

— Шмаровоз и шмара, — пополнил свой словарь Кристоф. — Что, солдата так можно назвать?

Рихтер объяснил:

— Есть слово «марамойка». Мара или шмара — проститутка. Но Мара также богиня смерти, персонаж низшей мифологии славянских народов. Мара — украинская ведьма. Ее жрицы (традиционно — блудницы) заняты тем, что обмывают трупы. То есть марамойка — это шлюха, которая обмывает трупы.

— А, понял, — сказал Кристоф, — вроде мародера.

— Проститутка и мародер — оба раздевают.

— Еще менеджера сюда добавь, — сказал Кристоф.

— Среднего звена. Если менеджер высшего звена, то он шмаровоз.

Они выпили и угостили инвалида. Пили из горлышка, передавая бутылку по кругу. После первых глотков инвалид посоветовал вытирать горлышко бутылки рукавом.

— А то я заразный, — объяснил он. — Туберкулез у меня.

— Поздно ты сказал, я уже после тебя пила.

— Значит, не повезло тебе.

— Свинья ты, — сказала проститутка.

— Тебе к заразе не привыкать, шмара. Еще неизвестно, кто кого чем заразит.

Все сделали еще по глотку.

— Что Пригожин урок позвал на Донбасс — это хорошо, — рассудительно сказал инвалид. — Кто в тюрьме жил, к окопной жизни легче приспособится. Плохо, что половина зеков заразные. У кого туберкулез. У кого гепатит. В колониях не лечат. А в окопе все вповалку. Как шмаровоз положит, так и спят.

— Ты мог не идти в армию? — спросил немец. — Сказал бы: не хочу воевать.

— Девушка, тебя спрашивали, когда под клиента клали? И нас не спросили. Пошлют, отработаем. Денежный расчет со шмаровозом, а солдат стоит раком.

Инвалид помолчал и добавил:

— Стоишь раком, пока ноги есть. Отрежут ноги — считай, повезло. Не поставят раком.

Инвалид засмеялся. Кристоф тоже оскалился.

— Может, вам, мужики, девочек подогнать? Одна на двоих — маловато будет.

— Вот такой гад меня и продавал, — сказала проститутка Рита.

— Небось сама просила, — рассудительно сказал инвалид. — С Донбасса, поди, барышня. Брешут, что вас там насилуют. Зачем насиловать, ты и так всем дашь. Сам-то где служил? — спросил инвалид у Кристофа. — Нашивки, вижу, спорол. Где служил, спрашиваю?

— Отец мой служил, — мрачно ответил Кристоф. — В гестапо.

— Ну, даешь! — восхитился инвалид. — Уважаю. Серьезная контора.

Выпили по последней.

— Нам пора на поезд, — сказал Рихтер. — Счастливо тебе.

— Счастья полна пазуха, — сказал инвалид. — Не знаю, с кем поделиться.

Они сели в электричку «Мичуринск — Грязи».

Наступила ночь, и черный снег, перемешанный с мутным небом, залепил пространство. Электричка медленно плыла сквозь темное месиво, люди в пустом вагоне сгорбились, Россия сжимала их все туже и туже.

— У тебя отец правда в гестапо служил? — спросил Марк Рихтер.

— Ну и что такого? А ты думал где? Цветами торговал? В гестапо! А потом раскаялся! Он женился, когда ему шестьдесят лет было — до того не разрешал себе детей иметь: считал, что звери вырастут. Сам рассказывал. Я в семидесятом году родился! И вот — коммунист!

— Успокойся, — сказал ему Рихтер. — Подумаешь, гестапо. Не СС все-таки.

— Я анархист, понимаешь ты это?

— Что ты скажешь в Донецке, анархист? — спросил Рихтер. — Ты с такими вот мужиками говорить будешь, как тот инвалид. Ты им скажешь, что твой отец в гестапо служил?

Кристоф ответил:

— Я скажу простую вещь, Рихтер. У нас общая судьба. Нас с вами однажды уже обманули сто лет назад. Потом еще раз — шестьдесят лет назад. А потом опять — тридцать лет назад. Не дайте себя обмануть снова. Если взяли власть, попробуйте власть не отдать.

— Это как?

— Что мы упустили, Рихтер? Где ошиблись? Я мечтал о великом свободном Берлине, пойми меня, Рихтер! Я верил в Красный Берлин! Когда Западный Берлин объединялся с Восточным, я танцевал на улице! Ты веришь мне, Рихтер? Я плясал возле Бранденбургских ворот. Пролетарский же город, пойми! Какая традиция! — с болью сказал Кристоф Гроб. — Надеялся. Вот сейчас коммунисты принесут нам дух Либкнехта и Люксембург.

— Думал, ты анархист, — сказал Рихтер. — Коммунист, значит?

— Теперь не знаю, что такое коммуна. Продали коммуну, как сто лет назад. Раньше мы в Берлине отмечали день восстания спартаковцев. Потом отмечали день казни Либкнехта и Люксембург. Теперь ничего не отмечаем, кроме гей-парадов. У власти — новые Носке и Эберты. Социал-демократы — давно миллиардеры. До чего довели идейки Аденауэра. Ты посмотри на этих политиков, Рихтер!

Германских политиков в электричке «Мичуринск — Грязи» увидеть было сложно, перед собой Рихтер видел только черное стекло и мутное небо за стеклом. Но он представлял себе и лица, и фразы современных германских политиков; некоторых из них знал лично.

Германские политики говорили так: «Я смотрю в будущее с оптимизмом». Германские политики верили в Объединенную Европу, в миссию демократии, любили отдыхать в Ницце, предпочитали французские вина германским. И всегда улыбались, даже когда посылали танки на Донбасс.

Кристоф сплюнул сквозь желтые кривые зубы:

— Политикам, Рихтер, думать не обязательно: партия думает. Главное, в правильную вступить.

Рихтер глядел на анархиста и восхищался.

Надежда есть. Есть кривозубый немец, отец которого служил в гестапо, а он сегодня видит вранье даже в демократии. Чехарда английских премьеров — даже не цирк, фильм ужасов: мальчики из Итона кроят карту. Но вот передо мной рабочий, который все видит.

Потом он сказал себе: «Постой. Разве так было не всегда? Разве не всегда мальчики