На встречу дня - Ежи Вавжак

Теперь, правда, я вижу многое в ином свете: то, что прежде меня оскорбляло, подрывало мою уверенность в себе, оказалось на деле тем, что ее укрепляло. Значит, это была вроде бы неизбежность, от которой никто и ничто не могло меня оградить. И вы все, если брать в целом, оказались на уровне, несмотря на всякие там недоразумения. Возможно, я себе польщу, но должен сказать, что сумел все это перебороть. А главное было — перебороть самого себя, взять себя в руки. Не дезертировать, как два мои коллеги-стажера, которые пришли сюда вместе со мной. Теперь, наверное, не важно, был ли у меня другой выход. Но я все-таки скажу: да, был, и все толкало меня к тому, чтобы им воспользоваться. Для этого мне надо было получить бумажку о прохождении стажировки, она открывала мне путь на любой металлургический завод страны, а там никто бы и не знал о моих ошибках и промахах, свидетелями которых вы были. Я не пошел по этому пути и ставлю себе это в заслугу. Остальное сделали вы и те, кто постоянно следил за каждым моим шагом, не оберегая и не опекая меня, одним словом, относясь ко мне, как к взрослому мужчине. И как теперь я вижу, это было правильно, иначе я тут ничему бы не научился и стал бы, в лучшем случае, каким-нибудь чиновником, который получит первого числа свою зарплату и мчится домой довольный, что вырвался наконец из кромешного ада. Так мне теперь все это представляется, друзья, и я не стыжусь в этом признаться. Я рад, что попал в вашу смену, к таким сталеварам, и что мы вместе творим великое дело — варим сталь.

В этом месте он заколебался. Можно было закончить — слова его встретили дружными аплодисментами. Но настал очень подходящий — хотя, быть может, и не наилучший случай — высказать все до конца, тем более, что за столом царила дружеская атмосфера.

И Гжегож остался стоять, ожидая, пока наступит тишина. Он вдохнул полной грудью воздух, сделал глубокий вдох, словно перед прыжком в воду.

— Но я еще не все сказал... Дело в том, что сегодня последний день нашей совместной работы. После отпуска я больше не вернусь. По моей просьбе меня переводят в Катовицы, я подчеркиваю: по моей просьбе. Именно на этом условии я согласился принять на несколько месяцев вашу смену.

— Что ты несешь, Гжегож? — не выдержал Пёнтек. Как и для остальных, это известие явилось для него полной неожиданностью. — Какой в этом смысл? Теперь?!

— Все ясно, товарищи! — выкрикнул Леон Вальчак. — Мы не позволим ему совершить такую глупость. Что такое?!

— Именно ты, секретарь, — прямо к нему обратился Гжегож, будто они только вдвоем и сидели за столом, — должен меня понять, поскольку я знаю, чем тебе обязан, и тебе в первую очередь хочу все объяснить... Ты видел, как было встречено мое повышение в должности? Будем честными: даже среди вас, сидящих здесь за столом? А что мне оставалось делать? Сказать я ничего не мог — вы сами знаете, какие бы это имело последствия. Можно было только сразу уйти. Но я тоже не первый год живу на свете и по крайней мере одному-то уж меня научили: не считать себя центром земли, вокруг которого вертится весь мир, и не думать только о себе. Одним словом, я решил смириться с мнением, будто я карьерист, ловко использовавший ситуацию, соавтором которой частично сам и явился. Ну что ж, я пошел на этот шаг, не такая уж это была жертва, хотя, правда, сейчас чувствую все-таки облегчение от того, что все это уже позади.

— Да никто так и не думал! — запротестовал Врубель, хотя прозвучало это и не очень искренно.

— А я все-таки ничего не могу понять, — покрутил головой Вальчак и отставил наполненную рюмку.

— Подожди, Леон, — Гжегож поднял руку. — Если хочешь, я могу выразиться и яснее. Был момент, когда я решил, что моя роль здесь уже сыграна. Я и сейчас думаю, что эта была правильная мысль. Не знаю, как лучше сказать, но не хочу, чтобы вы считали меня каким-то особенным. Я не фанатик, но не хочу быть и добровольным мучеником. Если в каком-то смысле я и одержал победу, то главным образом благодаря вам. Ты, Леон, как-то сказал, что в одиночку человек ничего не добьется, и я только позже понял, как был смешон. И мне хочется из этой части своей биографии извлечь соответствующий урок. Вот вам и вся история инженера Гурного, за счастливый ее финал — спасибо вам. А потому и выпить я предлагаю за ваше здоровье!

 — В одном ты только не прав, Гжегож, — уже спокойнее проговорил Вальчак, — это не только твоя, но и наша биография, наш опыт... Ладно, черт с тобой, твое здоровье, все равно ты остаешься в нашей семье металлургов.

— Погоди. — Поднял руку Яниц. — Я так думаю, надо твой тост, Леон, чуток расширить. Я тут всех старше и дай-ка скажу пару слов от имени всех... Я, кажется, вас понял. — Слегка наклонился старик в сторону Гжегожа. — Может, по-своему, по-стариковски, но понял. Мы были свидетелями, это вы правильно сказали. И мы будем ими и здесь, и повсюду. Нас, стариков, другой раз огорчает, что вы, молодежь, наши сыновья, дети наших друзей и близких, от нас иногда отходите, тянет вас куда-то в сторону, забываете, для кого и зачем получали образование. Но о вас, инженер Гурный, я бы так не сказал. Вам удалось главное: найти цель и смысл в своей работе на заводе. Да, это легко не дается. Трудно руководить таким коллективом. Мы не ставим себя выше других, но и цену себе, цену своему труду тоже знаем. Мы умеем себя уважать, но и того уважим, кто нас уважает и умеет понимать. Потому дорожки наши и сошлись и хоть завтра снова разойдутся, но разойдутся в мире и согласии. Леон тут правильно сказал: вы остаетесь в нашей семье металлургов. Вот мы и будем, несмотря ни на что, вместе выходить на встречу дня, а день этот будет все светлее и краше. Да, други, вот так и будем выходить, и ранним утром, и днем, и поздним вечером, выходить на встречу и сами строить этот светлый день нашей страны, для которой, а значит, и для себя, мы живем и работаем. А завтра выйдем на встречу Нового года. Будьте же здоровы, инженер