Богова делянка - Луис Бромфилд
— Значит, они тебя поймали? — сказал Дядя Бак. — Ни в чем не повинного, доверчивого путника. Теперь, по моему разумению, они уже и не прозываются Грамби, верно?
Было похоже на то, как если б мы остановились и развели костер, растопили лед и освободили мокасиновую змею — ровно настолько, чтобы поняла, где очутилась, но не настолько, чтоб поняла, что ей делать. Только, по моему разумению, для Эба Сноупса это чересчур много чести — его с мокасиновой змеей рядом ставить, хоть бы и с маленькой. По моему разумению, плохо его дело обернулось. Похоже, до него дошло, что они безжалостно выбросили его нам и что, если он попытается спасти себя в обмен на них, они вернутся и убьют его. По моему разумению, он решил, что худшее, что с ним может произойти, — это если мы вообще его не тронем. Потому и перестал дергаться, даже врать перестал; с минуту его рот и глаза говорили одно и то же.
— Ошибся я, — сказал он. — Признаюсь. По моему разумению, так каждый ошибается. Вопрос в том, что вы, ребята, собираетесь предпринять.
— Да, — сказал Дядя Бак. — Все ошибаются. Твоя беда, что ошибался ты слишком. Потому ошибки до добра не доводят. Возьми Розу Миллард. Она всего одну и сделала, а глянь, что с ней стало. А ты — две сделал.
Эб Сноупс смотрел на Дядю Бака.
— Какие ж это?
— Поспешил родиться и опоздал умереть.
Он на всех нас посмотрел, быстро так, но не шелохнулся и все продолжал говорить с Дядей Баком.
— Вы не убьете меня. Не смеете вы.
— Мне даже и ни к чему, — сказал Дядя Бак. — Это не мою бабушку ты заманил в тот змеевник.
Теперь он посмотрел на меня, но глаза его опять забегали: с меня — к Ринго и Дяде Баку; теперь они опять были вместе: глаза и голос.
— Что ж, тогда все ничего. Байярд против меня зла не держит. Понимает: чистый случай, что так вышло, а мы ведь это ради его самого, ради его папаши, ради ниггеров ихних делали. Чего там, да я целый год помогал мисс Розе, охранял ее, когда при ней ни одной живой души не было, кроме этих вот детей…
Теперь его голос вновь заговорил правду; навстречу этим его глазам и голосу я и шел. Он повалился назад, скорчился, выкинул руки вверх.
За моей спиной Дядя Бак сказал:
— Эй, Ринго! Не суйся.
Теперь он пятился назад — руки вскинуты вверх — и вопил:
— Трое на одного! Трое на одного!
— Стой спокойно, — сказал Дядя Бак. — Нет тут никаких троих. Не вижу, чтобы против тебя кто вышел, кроме одного из тех детей, про которых ты только что распинался.
Потом оба мы повалились в грязь; дальше мне его уже и не видно было, казалось, я даже и отыскать его не могу, хотя он все вопил, а потом я долго дрался с тремя, не то с четырьмя, пока меня не ухватили Дядя Бак и Ринго, и тогда я снова увидел его: он лежал на земле, прикрывая руками лицо.
— Вставай, — сказал Дядя Бак.
— Нет, — сказал он. — Можете опять все втроем навалиться, можете опять валить на землю, но для этого вам придется сперва меня поднять. Для меня здесь никаких прав нет, никакой справедливости, но запретить мне протестовать вы не можете.
— Подними его, — сказал Дядя Бак. — Я подержу Байярда.
Ринго поднял его; это было все равно, что поднимать полупустой мешок с хлопком.
— Да стойте же вы, мистер Эб Сноупс, — сказал Ринго.
Но он не желал стоять, даже после того, как Дядя Бак с Ринго привязали его к молодому деревцу и Ринго снял свои и Дяди Баковы подтяжки и с него самого тоже снял и связал их со снятыми с мулов поводьями. Эб Сноупс просто висел на веревке, и все, даже и не увертывался, когда опускался хлыст, и приговаривал:
— Вот, вот, вот. Секите меня. Навались, да покрепче — вас ведь тут на меня на одного трое.
— Погоди, — сказал Дядя Бак. Ринго остановился. — Хочешь еще раз попытать, как один на один будет? Можешь любого из нас выбирать.
— Я тоже имею права, — сказал он. — Хоть я и беззащитный, а протестовать все равно могу. Секите меня.
По моему разумению, он был прав. Если б мы его не тронули и просто отпустили, они бы еще дотемна повернули назад и прикончили его. Потому-то ужинали мы все вместе — в ту ночь пошел дождь и нам пришлось сжечь палку Ринго: теперь Дядя Бак наконец признал, что с рукой худо, — и больше всех беспокоился о Дяде Баке Эб Сноупс, говорил, что ничего, он не в обиде, и сам теперь видит, что ошибся, когда доверился тем людям, и что единственное, чего ему теперь хочется, — это домой вернуться, потому как доверять можно лишь тем, кого всю жизнь знаешь, а доверишься чужому — так пеняй на себя, сам виноват, если вдруг обнаружишь, что ел и спал все равно что в гнезде гремучих змей. Но только Дядя Бак пробовал дознаться, вправду ли то был Грамби, как Эб Сноупс замолкал или отнекивался, что вообще в жизни такого не видел.
Они отбыли назавтра утром. К тому времени Дядя Бак совсем расхворался; мы предлагали отвезти его домой или чтоб Ринго отвез его домой, а я остался с Эбом Сноупсом, но Дядя Бак ни в какую не соглашался.
— Грамби может опять поймать его и привязать к другому дереву у дороги, и у вас уйма времени уйдет на похороны, — сказал Дядя Бак. — Отправляйтесь, мальчики, дальше. Теперь уже недолго осталось. И поймайте их! — Он начал кричать; лицо его пылало, глаза горели; он снял с шеи шнур с пистолетом и отдал мне: — Поймайте их! Непременно поймайте!
3
Так что мы с Ринго поехали дальше. Весь тот день шел дождь; теперь дождь шел все время. На каждого приходилось по два мула; двигались мы быстро. Шел дождь; иногда мы не могли и костер развести; тогда-то и потеряли счет времени, потому что однажды выехали к еще горевшему костру и там оказался кабанчик,
