Богова делянка - Луис Бромфилд
Потом как-то под вечер — дождь перестал, но облака не расходились, снова повернуло на холод, — начинало уже смеркаться, мы скакали по старой дороге в пойме ручья; под деревьями было темно и тесно, и мы неслись галопом, когда мул подо мною испугался, шарахнулся вбок и остановился, я едва вцепиться успел, чтоб не полететь через его голову на дорогу; потом мы увидели, что висело на суку над дорогой. Это был старый негр в окладе белых волос, пальцы босых ног вытянулись вниз, голова склонилась набок, словно он мирно размышлял о чем-то. К нему была прицеплена записка, но прочесть ее мы смогли, лишь когда на поляну выехали. Это был клочок грязной бумаги, исписанный крупными корявыми печатными буквами, словно это нацарапал ребенок.
ПОСЛЕДНИЕ ПРИДУПРЕЖДЕНИЕ НИ УГРОЗА. ПОВОРАЧИВАЙТЕ НАЗАД. ПОДАТИЛЮ СИВО НАПАМИННАНИЕ. Я ВЫНИС СКОКО НАМЕРЕН ВЫНИСТИ, ХОТ, ВЫ ДЕТИ ХОТЬ НЕТ. Г.
А ниже аккуратным, мелким, красивее, чем у Бабушки, почерком, только было ясно, что писал мужчина, была приписка, и, пока я разглядывал эту грязную бумажку, я вновь-таки увидел, как он сидит насупротив, по ту сторону костра, увидел его аккуратные, маленькие ножки и маленькие, покрытые черными волосами ручки, тонкую грязную рубаху и дорогой, заляпанный грязью камзол.
Настоящий документ подписан не только Г., но и др-ми, один из кот-х, в частности, не столь жалостлив по отн. к детям, как Г. Тем не мен., нижеподп-ся желает предоставить и вам, и Г. еще один шанс. Воспользуетесь им и станете мужчиной. Отвергнете — перестанете быть и ребенком.
Мы с Ринго переглянулись. Некогда на этом месте стоял дом, теперь его не стало. В серых сумерках дорога за поляной вновь уходила в чащу.
— Мож быть, завтра случится, — сказал Ринго.
Назавтра и случилось; в ту ночь мы спали в стогу сена, но с рассветом опять двинулись в путь по смутно различимой дороге в пойме ручья. На этот раз испугался мул под Ринго: так быстро выскочил из кустов тот самый, в заляпанных грязью прекрасных сапожках и камзоле, с пистолетом в маленькой, покрытой черными волосами ручке — между шляпой и бородой виднелись одни только глаза да нос.
— Ни с места, — сказал он. — Все равно вы у меня на мушке.
Мы не шелохнулись. Мы смотрели, как он вновь скрылся в кустах, потом они вышли оттуда уже втроем: этот бородатый и еще один рядом с ним, ведя двух оседланных лошадей, а чуть впереди, заложив руки за спину, — третий, крепкого сложения, с рыжеватой щетиной и белесыми глазами, в выцветшем конфедератском мундире и в башмаках янки, с непокрытой головой и длинным натеком запекшейся крови на щеке, пола мундира обляпана засохшей грязью, и у плеча с той же стороны надорван по шву рукав; мы не сразу сообразили, отчего он кажется таким могутным в плечах — ведь руки крепко связаны за спиной. А потом вдруг поняли, что наконец видим перед собой Грамби, сообразили задолго до того, как бородатый сказал:
— Вам нужен Грамби. Так вот он.
Мы просто сидели на мулах, и все. Потому что после этого те двое на нас даже больше и не взглянули.
— Я послежу за ним, — сказал бородатый. — Садись на коня. — Второй сел на одну из лошадей. В его руке было видно пистолет, направленный Грамби в спину.
— Дай мне нож, — сказал бородатый.
Не шелохнув пистолета, второй передал бородатому нож. Тут заговорил Грамби; до тех пор он не пошевелился, просто стоял, приподняв плечи, и, моргая маленькими белесыми глазками, смотрел на нас с Ринго, и все.
— Ребята, — сказал он, — ребята…
— Заткнись, — сказал бородатый холодным, спокойным, почти что приятным голосом. — Ты и так слишком много болтал. Если б в тот вечер, в декабре, ты сделал, как я тебе сказал, ты б тут не очутился в таком виде. — Мы смотрели на его руку и на нож в ней; по моему разумению, может, на минуту мы с Ринго, да и Грамби тоже, про одно и то же подумали. Но он ударом ножа просто высвободил ему руки и быстро отступил назад. А когда Грамби обернулся, то обернулся прямо на пистолет, который держал в руке бородатый.
— Спокойствие, — сказал бородатый. — Держишь его на мушке, Бриджер?
— Да, — ответил второй. Бородатый, пятясь, дошел до другой лошади и, не опуская пистолета и не сводя глаз с Грамби, вскочил в седло. Потом тоже сидел и сверху смотрел на Грамби — между шляпой и чернильно-черной бородой виднелся лишь маленький нос крючком и глаза. Голова Грамби завертелась туда-сюда.
— Ребята, — говорил он. — Ребята, вы надо мной такое не сделаете…
— А мы ничего тебе и не собираемся делать, — сказал бородатый. — За этих ребят не поручусь. Но раз уж ты у нас по части деток такой деликатный, и они, быть может, с тобой деликатно обойдутся. Однако один шанс мы тебе дадим. — Вторая его рука так быстро скользнула под камзол, что за этим и уследить невозможно было; а едва исчезла — тут же сверкнул второй пистолет, перевернулся и упал к ногам Грамби; опять Грамби двинулся было с места, но пистолеты остановили его. Бородатый сидел на лошади с непринужденным видом, смотрел сверху вниз на Грамби и холодным, спокойным, злым голосом, в котором даже и раздражения не было, говорил:
— В этих краях у нас все шло гладко. И если б не ты, так бы и по сей день продолжалось. А теперь мы вынуждены убраться отсюда, покинуть эти места из-за того, что ты однажды струхнул и застрелил старуху, а потом опять струхнул и отказался исправить свою ошибку. Угрызения, — продолжал он. — Угрызения. Так боялся всполошить округу, что не сыщешь мужчины, женщины или ребенка, хоть белых, хоть черных, которые б не подстерегали нас. А все оттого, что струсил и застрелил старуху, которую до того в глаза не видел. И не ради какой-то выгоды, не за единую хотя б конфедератскую ассигнацию, а потому только, что испугался бумажонки, на которой кто-то нацарапал имя Бедфорда Форреста. А теперь у тебя у самого в кармане точно такая лежит.
На второго, Бриджера, он даже не глянул; сказал лишь:
— Ладно. Двинулись.
