Богова делянка - Луис Бромфилд

До самых кустов пятились они бок о бок на лошадях, наставив пистолеты в живот Грамби.

— Мы едем в Техас. Если тебе случится оставить эти места, советую податься туда же, если не дальше. Помни только, что Техас — край широкий. Ну, да пойдут тебе на пользу эти сведения. Поехали! — воскликнул он.

Он круто повернул кобылу. Бриджер — тоже. В тот же миг Грамби бросился и схватил с земли пистолет, побежал вперед, пригибаясь и посылая в сторону кустов вопли и ругань. Трижды выстрелил вслед затихавшему конскому топоту, потом круто обернулся к нам. Мы с Ринго тоже стояли на земле; не помню, когда мы спешились и почему, только стояли на земле; помню, лишь раз я взглянул в лицо Ринго и стоял с Дяди-Баковым пистолетом в руке, тот был весом с чугунную подставку для дров в камине. Потом увидел, что он не двигается уже, а просто стоит — пистолет свисает в его руке у правого бедра — и смотрит на меня, потом он вдруг улыбнулся.

— Что ж, ребятки, — сказал он, — похоже, вы меня словили. Проклятая я шкура, позволил Мэтту Баудену так меня провести и зря разрядил в него пистолет.

И я услышал свой собственный голос, слабый и доносившийся словно бы издалека, как у той женщины в Алабаме, и еще подумал, слышит ли он меня:

— Ты сделал три выстрела. Значит, осталось еще два.

Лицо его не изменилось; или, может, я не заметил, чтобы оно изменилось. Просто опустилось вниз и смотрело в землю, но улыбка сошла с лица.

— В пистолете в этом? — сказал он. Словно впервые ему попался пистолет, так медленно и осторожно переложил он его из правой руки в левую, и опять тот повис вниз дулом. — Так, так, так. Я, конечно, еще не разучился считать, да и стрелять тоже. — Где-то звенела птичка — овсянка — я все время ее слышал; даже три выстрела ее не спугнули. И еще я слышал, как, слегка скуля, дышит Ринго, и я словно не столько старался следить за Грамби, сколько не смотреть на Ринго. — Что ж, теперь вам ничто не грозит: похоже, своей правой рукой я даже стрелять не могу.

Тут все это и произошло. Я знаю, что произошло, но даже и теперь не знаю, как, в каком порядке. Потому что был он большой, кряжистый, как медведь. Но впервые мы его увидели пленником, так что он даже и теперь больше походил на колоду, чем на зверя, хоть мы и видели, как он бросился, схватил пистолет и побежал за теми двумя, стреляя вдогонку. Все, что я знаю, — это то, что в одну секунду он стоял в своем заляпанном грязью конфедератском мундире и с улыбкой смотрел на нас — в рыжеватой щетине чуть виднелись корявые зубы, и скупой солнечный свет играл в этой щетине, на обшлагах и плечах и вдоль полосок потемнее, где оторвался галун, — а в следующую — посредине серого мундира один за другим вспыхнули два ярко-оранжевых фестона, а самый мундир, разрастаясь и разрастаясь, стал медленно оседать на меня, точно воздушный шар, про который нам рассказывала Бабушка, видевшая его в Сент-Луисе, и мы долго бредили им.

По моему разумению, я слышал звук тех выстрелов, по моему разумению, я слышал свист пуль, по моему разумению, я чувствовал, когда он рухнул на меня, но помнить этого не помню. Помню лишь две яркие вспышки и стремительно наползающий серый мундир и как тут же меня ударило оземь. Но я слышал его запах — запах мужского пота и серого мундира, который пропах конским потом, жиром и дымом костров и, царапая вжимался мне в лицо, слышал и его самого, потом — хруст своей руки в суставе и думал: «Через минуту услышу треск, как сломались мои пальцы, но я должен удержать пистолет», и потом — не помню, над или под рукой или ногой у него — увидел в воздухе Ринго, он был точь-в-точь лягушка, даже глаза такие же и рот разинут, а в руке — раскрытый карманный нож.

Потом я высвободился. Я видел, как Ринго оседлал Грамби и как стоявший на четвереньках Грамби поднимался — только рука у меня не подымалась. Потом Грамби, точно бык, сбросил со спины Ринго, круто обернулся и, пригнувшись, раскрыв рот, смотрел на нас; и тут моя рука с пистолетом начала подниматься, и он повернулся спиной и побежал. Ему не следовало удирать от нас. А может, это и не имело значения, потому что теперь рука моя поднялась и теперь я сразу видел и спину Грамби (он не закричал, он вообще не проронил ни звука), и пистолет, а пистолет был наведен как надо и тверд как скала.

4

Чтобы доехать до старой постройки для прессовки хлопка, у нас ушел весь остаток дня, мы еще и часть вечера прихватили, зато домой добирались совсем недолго, поскольку на каждого приходилось по два мула и мы могли их менять, а то, что нам теперь пришлось везти, завернув в кусок подола от мундира Грамби, вовсе ничего не весило.

В Джефферсон въехали, когда почти стемнело; когда мы проезжали мимо груд кирпичей и почерневших от огня, но еще не рухнувших стен, а потом — через то, что когда-то было площадью, снова накрапывал дождь. Мы привязали мулов под кедрами, и Ринго собирался как раз отправиться на поиски дощечки, когда мы увидели, что там уже кто-то поставил дощечку — миссис Компсон, по моему разумению, а может, Дядя Бак, когда вернулся домой. Кусок проволоки у нас уже был.

За эти два месяца и холмик осел; почти что сровнялся с землей, словно сперва Бабушка не хотела быть покойником, но теперь начала с этим примиряться. Мы развернули откромсанный квадрат выцветшего, серого в пятнах сукна, достали то и прикрепили к дощечке.

— Теперь она всегда может спать спокойно, — сказал Ринго.

— Да, — сказал я. А потом мы оба расплакались. Мы стояли там под неторопливо кропящим дождем и плакали. Мы проделали большой путь и за последнюю неделю мало спали, а иногда нам было вовсе нечего есть.

— Это не он ее убил и не Эб Сноупс, — сказал Ринго. — Это мулы. Самые первые, каких мы получили ни за что ни про что.

— Да, — сказал я. — Поехали домой. По моему разумению, Лувиния о нас беспокоится.

Так что, когда мы подъехали